— Валерий Евгеньевич, — начал Басманов, крутя в пальцах папиросу, — вы помните наши очень давние дискуссии в палатке тренировочного лагеря?
— Много у нас было дискуссий… — осторожно ответил Сугорин.
— Насчет принадлежности наших тогдашних нанимателей к иной ветви человечества…
— А, атланты и так далее… Но теперь меня это не слишком занимает. Жизнь идет, как мне давно хотелось. Никаких удивительных явлений я с тех пор больше не видел. После чудесного воскрешения ротмистра Барабашова[42]. Готов признать, что я был не прав. Действительно, случиться может всякое. Три года я живу отшельником, газеты читаю от случая к случаю. Россия стала такой, какой я хотел ее видеть. Что творится в Совдепии — меня не касается. А здесь каждый человек на своем месте. Пристав приезжает ко мне по праздничным датам в собственном фаэтоне, поздравляет. Я к нему тоже выхожу в мундире с орденами. Он получает свой империал[43], мы с ним выпиваем по рюмочке, для приличия немного разговариваем. Иных отношений с властями не имею. Зато написал уже более тысячи страниц. Надеюсь, в итоге выйдет не хуже, чем у Моммзена[44].
— При случае дадите почитать. Моммзен, на мой взгляд, скучноват. У вас должно выйти лучше. Вам сколько лет сейчас?
— Пятьдесят скоро, — печально ответил Сугорин.
— Ерунда. Тридцать лет в запасе имеете. Мы тогда в палатке не только про атлантов беседовали. Вы доказывали, что господам Новикову и Шульгину интересен Парагвай. Даже кое-какое пари заключали, заявив, что Южная Африка — полная чушь…
— Было, — согласился Сугорин. — И сейчас не отказываюсь, в том контексте Парагвай был бы интереснее.
Басманов не стал говорить, что, попав в будущие годы, прочитал историю войны Боливии и Парагвая (1932–1934 гг.). Сугорин как стратег и военный мыслитель оказался целиком прав. Место для столкновения цивилизаций было им угадано верно. Боливия, страна индейцев, вооруженных и направляемых американскими инструкторами, встретилась в конфликте за Гран-Чако с малочисленными, но креолами. Это не расизм, просто некоторые нации умеют воевать хуже, чем другие. Старый анекдот: «Для чего существует австрийская армия? Чтобы было с кем воевать итальянской».
Креолы креолами, а две тысячи русских белых офицеров, нашедших приют в этой далекой, мало кому известной стране, за десять лет (занимаясь торговлей, сельским хозяйством и подобными мирными делами) свою основную профессию не забыли. И в войну немедленно ввязались — добровольно. Намного превосходящая численно боливийская армия была разгромлена, а Боливия потеряла две трети своей территории. И сейчас в парагвайских городах можно увидеть таблички: «улица Капитана Васильева», «площадь Генерала Беляева» и тому подобные.
Но это пока в будущем.
— А сейчас возник интересный вариант именно с Южной Африкой…
— Что, опять там какие-то беспорядки? К стыду своему, ничего не слышал.
— Сейчас, кажется, ничего примечательного. Я имею в виду более ранние события. Англо-бурскую войну…
— Господи, да она-то при чем?
Басманов объяснил, при чем. Из его слов выходило, что полковник не ошибся в своих подозрениях. Об уровне военной техники, которой они пользовались в Гражданскую войну, о принадлежности вождей Братства к совсем другой цивилизации, человеческой, но ушедшей далеко вперед, о реальных свойствах времени и параллельных реальностях. Предельно кратко рассказал Михаил Федорович, оставаясь в рамках собственных представлений, но вполне исчерпывающе.
— Крайне интересно, — ответил Сугорин. — Теперь, конечно, практически все становится на свои места.
Его более всего увлекла идея именно альтернатив.
— Теперь половину моего труда можно сжечь в печке. Как Гоголю «Мертвые души». Я то, дурак, все это время пытался уяснить себе и доказать читателю, что наша победа была в конце концов закономерна, вытекала из морального превосходства Белого движения и несовместимости Красной идеи со смыслом существования человечества… Как же получается…
— А ничего не получается, Валерий Евгеньевич. В том смысле, какой вы сейчас вкладываете…
Басманов много всяких книг успел перечитать, многое видел и многому научился в общении с товарищами.
— О том, как оно случилось на самом деле, писать, конечно, не нужно,
— Абсурд, разумеется…