Ловите конский топот. Том 2. Кладоискатели

— Ты же вчера пить не велел. Я ночью попробовал, правда, еще хуже стало.

— Как и должно быть. Депрессию алкоголь усугубляет, вплоть до белой горячки и суицида, зато в гипоманиакальной стадии — стимулирует творческий потенциал и расцвечивает жизнь новыми красками…

— Александр, — воздел руки профессор, предварительно опустошив чарку. — А как же теория эфира?

— Это вы ее знаток, не я. Значит, придуманный мною и устроенный Замком блок не пропускает и его колебаний. «И тольки», как говаривал батька Махно в некогда популярном фильме «Александр Пархоменко».

Новиков почесал подбородок.

— Клетка? — спросил он спокойно. — Или как там у вас, медиков, «бокс» для пациентов, лишенных иммунитета.

— Вроде того, — согласился Шульгин. — Но здесь ты, по крайней мере, будешь избавлен от страданий. До тех пор, пока мы не придумаем что-то радикальное. Не так уж плохо — роскошная квартира наверняка лучше больничной палаты. И выскакивать наружу тебе никто не запретит. Пока снова начнется, пока достигнет максимума — два-три часа выдержишь свободно… И нам экспериментальный материал…

Глава вторая

Вчетвером они вошли в помещение, обставленное как кабинет очень высопоставленного лица. В правом углу, далеко от высоких резных дверей размещался солидный письменный стол, обтянутый синим бильярдным сукном и огороженный миниатюрной балюстрадой с точеными балясинами, чтобы бумаги не падали от ветра или слишком резкого движения. На столе красовался колоссальный письменный прибор с шеренгой чернильниц, подставок для ручек, двумя пресс-папье, звонком для вызова секретаря и в довершение — несколькими аллегорическими фигурами тонкого литья. Рядом — телефон в стиле начала ХХ века, оправленный слоновой костью, с выступающим диском номеронабирателя и трубкой с блестящим рожком-раструбом микрофона. Несколько книжных шкафов позади кресла и по сторонам. Две вертящихся этажерки с книгами и папками, могущими потребоваться в каждый момент. Приставленный к главному столу столик для наиболее важных посетителей. И — огромный, двухметровый глобус неподалеку.

Видимо, мажордому самого себя (а как иначе назовешь человекоподобный эффектор Замка, созданный им же, чтобы изображать лицо, назначенное этим явлением управлять?) нравилось ощущать себя значительной персоной, не хуже прошлых мировых владык.

Остальное пространство кабинета выглядело актовым залом. Совершенно пустое, сверкающее навощенным паркетом, на котором несколько десятков пар могли танцевать вальс или мазурку. И, по левую руку, три четырехметровых окна с частыми переплетами, выходящие на океан.

Приглашенному для доклада чиновнику было бы очень не по себе идти по этой ледяной плоскости, перебирая ногами, но почти не приближаясь к начальнику, с нетерпением ждущему. Подобным эффектом обладает площадь перед собором Святого Петра в Ватикане.

Однако вошедшие отнюдь не были чиновниками, и просителями тоже. Помпезный интерьер вызвал у них не почтение, а вежливо скрытые усмешки.

Они остановились у первого окна, как бы не подозревая о присутствии здесь кого-то, кто заслуживал почтения или хотя бы специального внимания. Их привлек тревожно-прекрасный вид по ту сторону окна.

Вся необъятная Атлантика до самого горизонта мрачно дымилась. Громадные волны от гребней до подошв покрывали широкие полосы пены, воздух был наполнен водяной пылью и брызгами. Десятиметровые валы с грохотом пушечных залпов ударяли в торчащие в полумиле от берега рифы и, почти не потеряв чудовищной энергии, докатывались до пляжа, перемешивая тысячи тонн песка и гальки с почти непереносимым для слуха гулом и скрежетом. Но это там, снаружи. В зал титанические стены и материал, имитирующий оконное стекло, пропускали минимальное число децибел. Только чтобы составить представление, каково сейчас «за бортом».

— И это всего лишь около девяти баллов, — сказал Андрей Новиков, протягивая друзьям портсигар из шкуры настоящего нильского крокодила. — А кажется, еще чуть-чуть, и в самые окна начнет заплескивать… Первый раз здесь такое вижу. Вовремя мы на «Призраке» проскочили…

— Баллов пять прибавить, так оно и будет. До окон не до окон, а до стен точно достанет, — согласился Шульгин.

— Не бывает, — возразил Алексей Берестин. — Если сейчас девять, откуда еще пять?

— Тебе господин Бофорт — родной дедушка? — спросил Олег Левашов. — Если он в тысяча восемьсот каком-то году закончил свою шкалу на двенадцати баллах, так и что? Аристотель утверждал, что у паука шесть ног…

— Дело скорее всего в том, что в начале девятнадцатого века ветер тридцать метров в секунду считался абсолютным пределом возможностей мореплавания. Грубо говоря, двенадцать баллов — условная точка невозврата. Приборы вместе с наблюдателями и кораблями оставались там. — Новиков махнул рукой в сторону горизонта. — А так, конечно, — при том же шаге по три метра на каждый балл, можно и стобалльную шкалу построить… Внутри торнадо столько, наверное, и есть…

— Был бы здесь Воронцов, он бы тебе все объяснил, про ветер и волны, — сказал Берестин.