Ловите конский топот. Том 2. Кладоискатели

— Что же интересного сообщил нам адмирал Воронцов? — поинтересовался Басманов, примерно через час возвращаясь в штабное помещение.

— Есть интересное, есть, — ответил Сугорин, что-то черкая в блокноте при свете яркой керосиновой лампы. — Только побережем до нужного момента. Господин-то Максимов — штучка не нам чета!

Слова полковника Михаила почти не удивили. Кто же еще отправляется на край света «на ловлю счастья и чинов»? Благополучный командир полка или начальник департамента военного министерства? Не смешите.

— Проворовался, что ли? — спросил Басманов, прикуривая от лампового стекла. — Или вообще не полковник а подпоручик трижды задристанного мервского[78] саперного батальона?

— Близко к этому, Михаил Федорович, близко. Служил в Петербурге, попал в некрасивую карточную историю. За руку не поймали, но попросили больше в Собрании не бывать. Перевелся в Варшаву, служил в крепостном гарнизоне. Заслугами не отмечен, кроме необходимых по выслуге лет. Полковника получил по отставке. Каким-то образом втерся в доверие к чинам Министерства иностранных дел, не военного, прошу отметить. Вот сюда и послан, наподобие пресловутого Черняева, который в 1876 году нам в Сербии больше навредил, чем помог. Думаю, — это птица того же полета…

— А люди, люди у него какие?

— Люди, похоже, нормальные. Студенты, другие романтики из шпаков[79], офицеров немного — подпоручики и поручики, изъявившие желание постажироваться на настоящей войне. Этим командировочные предписания выдали и сразу же отобрали, в Петербурге хранятся, в известном месте. Выживешь, явишься, доложишь — получишь прогонные[80] и выслугу. Нет — значит, нет. Пропал без вести по неизвестной причине.

— Есть над чем поработать, — сказал Басманов, нахватавшийся у руководства всяких канцелярских оборотов, которыми была пронизана вся советская жизнь. Не хочешь, а заразишься, как холерой на Турецком фронте.

— Только вы, Валерий Евгеньевич, в разговор не вступайте вообще. Если только не коснемся очень стратегических вопросов. Чаек пейте, папироски курите, и в папочку свою время от времени заглядывайте. Так, вроде от скуки. А говорить я буду…

— Ради бога, Михаил Федорович. Очень обяжете. Когда я полком невзначай командовал — хуже всего было команды отдавать и людей распекать. Не мое это дело.

— Если вам армию дать — вышло бы гораздо лучше, — согласился Басманов. Он Сугорина понимал, хотя сам как раз на полку (конной артиллерии, не пехотном) развернулся бы в самый раз. Представить — душа замирает, по какой струнке у него бы подчиненные бегали! Как пушки и кони блестели, с каким чувством он утренний развод проводил, ощущая на плечах настоящие, долгой службой заработанные погоны без звездочек. И без войны, ну ее на хрен, эту войну!

За стеной зазвенели трензеля[81] и стремена, зазвучали громкие голоса.

— Пожаловали гости, — сказал Басманов, гася папиросу. Поднялся, чтобы встретить.

Полковник Максимов оказался мужчиной представительным, но по натуре — неубедительным. Такие вещи старые служаки ухватывали с лету. Вот, возьмите — генерал Корнилов! Невысокий, худощавый, лицо калмыковатое, голос тихий. А войдет в любое собрание, слова еще не сказав, — каждый в струнку вытягивается, потому как понимает: вот это — настоящий Верховный главнокомандующий! И ведет себя в меру этого ощущения.

Взять другого — стать немереная, ремень на первую дырку едва застегивается, морда красная, голос зычный, ордена на животе не помещаются, а послушаешь пару минут — плюнуть и растереть!

Этот был — средненький. Ни туда, ни сюда. Но, как ни крути, определенного уважения заслуживал. На войну все же приехал, где пуля не выбирает, в чинах ты, или без. И люди, какие-никакие, его добровольно слушались. Может, конечно, только из-за авторитета погон?

Приняли его по-дружески. Даже, пожалуй, слишком дружески. Но это уже Басманов так срежиссировал. Научился у Новикова с Шульгиным. Угостили, как на Востоке положено (они же все якобы из тех краев были, Сугорин с Басмановым, а Максимов на Востоке не служил) — чаем, подобием плова, потом уже водкой.

— У вас сколько людей? — спросил полковник, слегка расслабившись, обмякнув до того напряженным лицом, закурив предложенную сигару.

— Семьдесят, — ответил Басманов, — и каждый белку в глаз бьет и к любым властям никакого почтения не испытывает… Артельного уважают и ватажного старосту.

— Вас, что ли? — спросил Максимов с проскользнувшим в голосе оттенком пренебрежения.

Басманов изобразил руками и лицом нечто неопределенное: «Да хоть бы и меня, да какая разница?»

— И что же вам тут нужно? — чуть повысив тон, спросил «полковник», прищуриваясь. Ему все еще казалось, что заявленный им чин что-нибудь значит. Здесь, на границе вельда и в начале долгой, кровопролитной, бестолковой войны. Да разговаривая с людьми, которые хоть по легенде, хоть по факту превосходят его положением и характером.

Легким жестом Басманов показал Сугорину, чтобы тот сохранял спокойствие. А то Валерий Евгеньевич начал слишком нервно листать бумаги в папке.