Ловкачи

Правда, из них только одна половина должна была принадлежать ему. Но ведь и ее достаточно для того, чтобы затеять новое дело и в новом месте, положим, хоть за границею, пустить пыль в глаза да в курс войти. А в этом именно и заключался главным образом талант Хмурова. Пузырев эту черту давно в нем подметил и недаром решил ею воспользоваться. Трудно было бы найти другого человека более способного, даже сравнительно и с небольшими деньгами, сразу завоевать себе положение по приезде в любой город и так быстро завязать знакомства и даже приятельские отношения, как удавалось это Ивану Александровичу. Если Илья Максимович Пузырев был неисчерпаем на замыслы самых смелых и обширных планов действий, то Хмуров ему был нужен для знакомств в кругу имущих людей. Вот почему он так и уцепился за него, настаивая во что бы то ни стало сделать из него себе и в этом деле компаньона.

Но Хмуров ничего подобного не сознавал или по привычке, но ни во что не вдумывался.

В руках у него теперь были требуемые документы на получение из страхового общества "Урбэн" суммы страхования, — стало быть, спасение явилось как раз вовремя, и оставалось только сколь можно ловчее и приличнее уехать из Варшавы.

Излишним было бы допустить в нем еще какие-либо заботы относительно двух оскорбленных, униженных и обманутых им женщин. Думал он и заботился, конечно, только о самом себе, совершенно равнодушно отворачиваясь от их горя.

Его уж и Бронча Сомжицка в данный момент нисколько не интересовала, так как все для этого человека было создано только на его потеху, развлечение или радость.

Но, с другой стороны, он сознавал, что положение его опасно, а потому следует действовать с удвоенной осторожностью.

Первое, что надлежало сделать, — это распустить слух по гостинице о встретившейся внезапной необходимости к отъезду. Он позвонил и приказал явившемуся слуге:

— Послать мне Леберлеха.

Фактор не заставил себя ждать. Едва успел он войти в гостиную и по привычке остановиться с поклоном у двери, как Иван Александрович на него накинулся.

— Знаешь ли ты, Леберлех, что со мною хотят сделать?

— Не знам, ясний пан; як могу то знать? Пшепрашем.

— Я попал в ужасную историю!

— Ясний пан попался в ишторию? Ото вей мир, ясний вельможний пане, цо ми будем в тэй час робить?

— Вот про это-то я хотел тебя спросить. Скажи, мне прежде всего, Леберлех, что ты считаешь в жизни самою ужасною бедою?

— Цо Леберлех цитает самого ужасного бедою? — повторил он нараспев. — Вы желаете знать?

— Ну да, если спрашиваю.

— Так самого ужасного бедою для Леберлеха, если есть гешефт, а нету пороху, стобы его зробич.

— А для меня самое ужасное — слезы, сцены и скандалы влюбленной женщины, которая вдобавок давно надоела.

Леберлех этого не понимал, но делал вид, будто понимает, и учащенно захлопал глазами, точно подмигивая кому-то.

— Ты знаешь, как я увлечен панною Брониславою Сомжицкою? — спросил его вдруг Хмуров.

— О, знам, пан; знам, ясновельможний мой пане!

— Она прекрасная артистка и сама по себе мила, чудный характер…

— То така артистка, ясний вельможний пане, же не було и не буде таких венце…

— И вдруг ко мне на шею сваливается из Москвы нежданно-негаданно одна втюрившаяся в меня, как кошка, вдова, да мало того — привозит с собою еще свидетельницу, при которой я ей будто бы клялся в вечной любви!..

Леберлех продолжал усиленно моргать, ничего решительно не понимал и не мог себе даже объяснить, куда приблизительно все это должно повести? А Хмуров вдруг оборвал свою речь и в довершение всего спросил его:

— Понимаешь?

Фактор так испугался, что сразу веки его остановились, лицо его стало неузнаваемо серьезным, и, даже слегка побледнев, он проговорил:

— Вше понимаю, ясний пане…

— Но ужаснее всего то, — продолжал Хмуров, — что обе эти женщины поклялись доискаться, в кого я здесь влюбился и кто является для них столь опасной соперницей. Однако я придумал средство заставить их покинуть Варшаву, и вот каким образом. Слушай меня внимательно. — Он подошел к Леберлеху совсем близко, взял двумя пальцами за лацкан сюртука и привлек к амбразуре окна. — Я решил пустить слух, будто бы я внезапно выехал в Москву.

Еврей только головой кивнул.

— Но сделать это, — продолжал Иван Александрович, — надо мудро и обдуманно. До вечера, то есть до моего отъезда, напротив, никто не должен ничего знать, а то, пожалуй, еще за мною последуют, и дело опять будет испорчено. А мы вот как устроим: я сейчас уложу все свои пожитки, по счету у меня в гостинице все заплачено, и даже за номер я ведь стал вносить помесячно, а срок мне еще не скоро; ты же поедешь со мною на вокзал и возьмешь мне билет до Москвы, так и багаж сдашь. В Бресте же я потребую свои вещи и останусь, пока ты мне не пришлешь депешу, что обе эти дамы выехали из Варшавы. Тогда я немедленно сюда вернусь и снова заживу с моею дорогой Брончею Сомжицкою как в раю. Понял все?

— Вше понял, ясний пане. Тилька туте я бы не так сделал…

— А как?

— На цо брать билеты до Москвы, когда мозно до Бреста, а я приеду с вокзала и скажу, что взяли до Москвы…