Ловкость рук

Педагогической системе родителей я предпочитал систему забавного дона Анхеля, гувернера, который в летние каникулы обучал нас латыни. Дон Анхель был тучный краснолицый мужчина с неуклюжими смешными манерами; на его большом, толстом носу всегда красовались очки в золотой оправе. Одежда его была живописна и крайне неопрятна, он любил крикливо-яркие сорочки. Выходец из обедневшей, пришедшей в упадок семьи, он вынужден был сам зарабатывать себе на жизнь, давая уроки детям зажиточных родителей, Дон Анхель покорил моего отца своими высокопарными разглагольствованиями на латинском языке. Он любил уснащать свою речь пышными цитатами из древнеримских авторов. У меня часто возникали сомнения, понимает ли сам дон Анхель приводимые цитаты; но он всегда произносил их с таким апломбом, что мой отец серьезно уверял: «Он меня убедил».

Большую часть дня учитель проводил, развалившись на софе в зале, с поразительной быстротой решая кроссворды благодаря своей поистине энциклопедической эрудиции. Пока я склонял существительные, он с удовольствием нюхал табак, засовывая его в свое волосатые ноздри. Дон Анхель задался целью сделать из меня я моих братьев примерных и благовоспитанных юношей, а потому и старался пробудить в нас любовь к изящному и прекрасному. Он пичкал меня греческими и латинскими поэтами, «прилично переведенными на испанский язык». По его наущению родители запретили мне читать книжки про пиратов. Дон Анхель считал, что от чтения подобных книг юношеская душа грубеет и портится и поэтому любое средство, способное пресечь эту заразу, хорошо. Сообразуясь с социальным положением моего отца, дон Анхель прилагал все силы для того, чтобы внушить мне долг и обязанности, накладываемые этим положением. «Ты принадлежишь к избранным, – говорил он мне, – и ты должен соответственным образом вести себя. Бисер не мечут перед свиньями». Он мне советовал знаться только с элитой общества и с отвращением говорил о людях, у которых нет даже клочка земли, где их можно было бы похоронить. Ему нравилось называть вещи своими именами, и в его ненависти к бедности чувствовалось страстное желание приобщиться к избранному кругу, а также равнодушие к чужому горю. Он ласково поощрял меня, когда я делал богатые подарки какому-нибудь приятелю моего круга, н приходил в бешенство, если я дарил что-либо мальчику-бедняку. «Они отвратительно грязны и все покрыты коростой. Они недостойны, чтобы кто-то заботился о них».

И хотя большую часть времени я проводил с моими братьями и сестрами, веселая возня детей издольщиков, резвившихся и кричавших в амбаре, привлекала меня куда сильнее. Они были младше меня, однако вели себя совершенно независимо и никто не думал за ними присматривать. Они всегда бегали босиком, в легких рубашонках и коротких штанах, едва доходивших до колен. Я боялся приблизиться к этим сорванцам и, когда мы случайно встречались, не осмеливался даже поздороваться с ними.

Помню, как одним сентябрьским днем спускали пруды. Отец развел в них золотых рыбок, и, когда начали откачивать воду, все увидели, как они метались и носились в разные стороны. Там, где дно оголилось, рыбки в напрасной надежде спастись набились в маленькие лужицы. По тому, как они отчаянно колотили хвостиками, можно было понять, что они предчувствуют свой близкий конец. Я с тоской смотрел на рыбок, не зная, как вызволить их из беды, и вдруг ватага ребятишек с криками подбежала к запруде. Они спросили у меня, что случилось.

Я указал им на задыхающихся рыбок, и ребята, не раздумывая, тут же разулись; сбежав по лесенке, они влезла в густую жижу, начали быстро собирать рыбешек и класть их в ведра с водой, которые я подхватывал наверху, Я был на седьмом небе от счастья. Шнырявшее в ведерках рыбки вызвали у меня неописуемую радость. Опустив руки б воду, я чувствовал, как их верткие тельца скользят у меня между пальцами, и вдруг с удивлением заметил, что громко пою.

Я был совершенно захвачен этой радостью, как вдруг услышал за спиной дикий крик. При виде перекошенного лица и растрепанных волос дона Анхеля меня охватил панический ужас. Ведерко выпало у меня из рук, несколько рыбок, вывалившись на песок, трепетали, пачкая свои золотистые бока. Но дон Анхель не дал мне даже подобрать их. Гневно схватив за руку, он поволок меня к дому.

В тот день и в последующие дни учитель обливал меня ядом презрения за совершенный мной тягчайший проступок. Я-де обесчестил себя и даже осквернил общением с грязными и недостойными существами. С неподдельным ужасом он говорил о детях издольщиков, «этих оборванцах, скользких и противных, как дождевые черви», и клялся навеки искоренить во мне плебейский дух. К несчастью, ему не удалось осуществить эту угрозу: через месяц он умер во время урока латинского языка. Он вдруг замер и окостенел с поднятой к носу рукой, в которой держал понюшку табаку. Когда это случилось, мои родители путешествовали по Европе, и мы, дети, перебрались в дом моей богатой тетки.