В полутемной мастерской парочки танцевали, тесно прижавшись друг к другу. Никто не заметил Урибе, пока он не вышел на середину. Тогда все вскрикнули в ужасе: «Ой, ой!»
Вздохи, Короткие возгласы.
– Да это же Танжерец…
Пластинка кончилась, но никто даже не подумал остановить патефон 1; иголка глухо и хрипло скрипела на диске.
– Карамба.
– Непостижимо!
– Как ты это сделал?
– Я тебя не узнал.
– Ты ужасен.
Урибе упивался, слушая этот хор голосов. Он раздавал благословения.
– Дети мои…
Близость знакомых лиц словно увеличивала его безумие. Урибе протянули кувшинчик с вином, и он залпом выпил его. Потом сделал вид, что хочет целовать женщин, но те бурно запротестовали.
– Нет, Танжерец, только не это…
– Ты весь в краске. Перемажешь нас.
И снова его подхватил головокружительный вихрь неизведанного… Желание импровизировать.
– Я хочу выйти на балкон и полететь на моих фальшивых крыльях. Хочу выйти на улицу и вспугнуть судейских крючков моими криками. Хочу похитить черепицу с крыш и подарить ее слепым голубкам.
Он добился, чего желал. Голова кружилась. Но страх не покидал его. За те два часа что-то случилось.
– Идите, идите со мной.
Ему было страшно остаться одному. Пьяный угар и крики толкали его открыться, постичь, что же произошло в тот вечер.
Урибе знал, что, останься он один, ему не выдержать, он все разболтает: желание было сильнее воли. Он вспомнил Паэса: «Я должен молчать!» Урибе поднес руку ко лбу. Ему не хотелось ни на кого смотреть.
– Братцы…
Вдруг он обратил внимание на невзрачного молоденького блондинчика, лицо которого, неизвестно почему, показалось ему очень знакомым. И почувствовал, что силы оставляют его. Он был побежден: он хотел исповедаться, «О нет, нет!»
– Юноша! Да ты, ты, который на меня смотришь. Ты, который меня слушаешь…
Урибе скоморошничал. Он подражал своим бывшим учителям.
– Я?
– Да, подойди.
Урибе провел юношу в гардеробную с зеркалом и зажженными канделябрами.
Он судорожно глотнул. В голове снова туман – провал памяти; мягкая волна какой-то странной тошноты захлестнула внутренности. «Итак, начнем».
Урибе достал фиолетовую бутылку и, пока пил, окончательно понял, что это неизбежно. Он исповедуется именно перед этим мальчиком, перед этим и ни перед кем другим.
Блондинчик все еще удивленно рассматривал Урибе.
– Мне кажется, я вас знаю… Ваша маска…
Урибе жестом прервал его.
– Это обман. Все обман. Как мои брюки. Мне дали их только для украшения.
Поминутно хватаясь руками за лицо, Урибе нечаянно стер краску с губ и измазал себе шею.
– Я ненавижу все определенное, – сказал он. – Я питаюсь ложью, Я прикрываю вещи серпантином и мишурой. Я люблю преходящее.
Юноша оторопело смотрел на Урибе.
– Вы? Кто вы такой?
Урибе сурово взглянул на него.
– Ты это сейчас узнаешь, бесстыдник. Но сначала научись подчиняться мне и не трепать язычком! Ну? А теперь за мной. Выйдем незаметно. На этой лестничной площадке есть пустая каморка, где мы можем пооткровенничать.
Он взял один из канделябров и направился к двери.
– Куда вы меня ведете?
Юноша стоял за его спиной не двигаясь. Урибе метнул в его сторону быстрый взгляд.
– Это тебя не касается и не должно интересовать. Если ты снюхался с одной из этих омерзительных резвящихся бабенок, можешь сказать ей, что вернешься через минуту. Не беспокойся: я с тобой ничего не сделаю. Мои запросы отнюдь не физические.
Урибе открыл дверь гардеробной и показал юноше выход. Выражение его лица быстро изменилось. Теперь это снова был паяц.
– Пошли. На улице маленькие пустые архангелы нарушают правила движения, проезжая по левой стороне.
Он обернулся к зеркалу и пробормотал:
– Я сошел с ума.
В маленькой комнате царила тишина, только потрескивали белые фитили, извиваясь в языках пламени высоких шандалов.
Урибе держал в руках рюмку с фиалковым ликером , прежде чем начать говорить, поднес ее к губам.
– Он называется «Parfait Amour».
Юноша ерзал на маленьком соломенном стульчике. Урибе с высоты своего кресла мерил его взглядом, властным, испепеляющим.
– Это, кажется, значит: «Совершенная Любовь».
– Верно, – ответил Урибе. – Чистая, Непорочная Любовь. Ты весьма сообразительный мальчик.
Он отхлебнул из рюмки и протянул ее юноше.
– Возьми, попробуй. Кажется, ты еще и чистоплотный; я не буду брезговать.
Юноша нервно засмеялся. Напиток, который предлагал ему Танжерец, вызывал у него отвращение, но он не посмел отказаться. Он отпил немного и сказал:
– Очень вкусно, спасибо.
Урибе терял свой облик. Грим расползался по лицу, краски смешивались, между черных губ сверкали белые зубы.
Комната была освещена тремя свечами в канделябре. Пламя сильно колебалось. Урибе едва сдержал судорогу, пробежавшую но телу.
– Здесь сквозняк, – сказал он. – Посмотри-ка, хорошо ли закрыто окно.
Блондинчик поспешно вскочил. Войдя в каморку, Урибе запер дверь на ключ и положил его в карман. Теперь юноша не знал, чем все это могло кончиться.
Он плотно прикрыл раму, и пламя свечей сразу перестало плясать. Ровные язычки огня спокойно лизали крученые фитили.
– Как темно, – сказал он. – И как тихо.