Ловцы снов

– Вроде того. – Марсен улыбнулся. – С жухлой травой и чёрными листьями я, можно сказать, живу. Мне вообще кажется, это у многих, кто родился не осенью, детская травма. Жили-жили, и тут раз – всё облетает. Ну, или у меня детская травма, раз уж я в меньшинстве. Увядание – первое, что я увидел в мире снаружи. Так что осенью, пока все грустят, я всячески развлекаюсь. И остальных развлекаю, куда деваться. Всегда любил осень, а когда везде стали продавать кофе в картонных стаканчиках, я вообще был в восторге. Об них очень здорово греть руки.

Он умолк, вновь щурясь на белоцвет, как кот на солнце.

И тихо закончил:

– Но август – невыносим. Особенно если рядом нет моря.

Ну, и чего ты боялся, хотел сказать я, можно подумать, у нас все друзья – супергерои, в кого ни плюнь. И только ты такой ущербный, ну надо же. Август не любишь, вот уж точно, какой страшный непростительный порок. Но даже если и так, разве это супергеройство – просто не быть уязвимым?

Не знаю. Может, и супергеройство. Но тогда ни в коем случае не магия. Быть уязвимым, но при этом делать всё, что должен, и даже то, чего не можешь. Наверное, так.

Конечно же, я промолчал. Сказал вместо этого:

– Ты бы… на письмо-то ответил. – И кивнул на пушинку белоцвета, всё ещё покоившуюся на ладони Марсена.

Во взгляде Марсена, когда он посмотрел на меня, мелькнуло удивление. А может, мне показалось. Во всяком случае, он улыбнулся. Сказал пушинке коротенькую фразу на кэлинге. Я ничего не разобрал, конечно, но даже по интонации, по самому звучанию слов было понятно, что это была какая-то дружеская подколка, очень своя и ничуть не обидная.

***

Альбин Кейн уходил сегодня последним. Казалось бы, всего два основных пациента. Но объём работы представлялся катастрофическим. И в последнее время попросту вгонял в депрессию. Хотя, скорее, в депрессию вгонял не столько объём, сколько характер работы. Да и не вгонял. Вгонял бы. Если бы Альбин не умел включаться и выключаться. Он ведь очень многое знал о внутренних мелодиях, в том числе и о своей собственной.

Здесь, на крыльце клиники, всё-таки накатывало. Но запертые двери как будто частично удерживали то, что могло бы навалиться всей тяжестью и подмять под себя. А то, что неизбежно наваливалось, Альбин Кейн вполне мог пережить. Особенно пока стоял, всей кожей впитывая густую прохладу августовской тьмы – лучшего фона для звёзд. Пока дышал её сумеречным ветром. Так против чего угодно можно было выстоять.

– Альбин Кейн! – Разнёсся в августовской ночи голос, сильный и уверенный голос, знакомый голос, баритон, в тембре которого было что-то от звучания серебряной гитарной струны.

Альбин Кейн медленно поднял обе руки. И только после этого открыл глаза. Так и есть. Вигге Марсен стоял в нескольких метрах перед ним, нацелив указательный палец ему в грудь, словно пистолет.

– Вы обвиняетесь в бездарнейшем отыгрыше последнего мерзавца, – объявил Марсен. – У вас нет права хранить молчание. Вы должны немедленно объясниться. Но всё, что вы скажете, не повлияет на приговор. – Он встряхнул кистью вытянутой руки и повысил голос: – За злостное очернение себя в глазах общественности вы приговариваетесь…

Альбин молчал, не меняясь в лице и не шевелясь. Он только продолжал размеренно и глубоко дышать. Марсен опустил руку и улыбнулся – бесшабашно и вместе с тем горько.

– Ты правда мог бы сказать мне, что Ленц умер просто так? Что этого не произошло бы, держись я от него подальше?

Теперь в улыбке осталась только горечь.

– Ты правда думаешь, что я возомнил себя достаточной причиной откладывать возвращение в затакт? Что я посмел бы удерживать кого-то из моих друзей в звучании эха, когда для них уже давным-давно звучит только истинная музыка?

Альбин шумно, устало выдохнул. Потёр переносицу. Поднял взгляд на Марсена. Медленно прошёл те несколько метров, что их разделяли.

– Слава Изначальной Гармонии, – негромко сказал он. – Наконец-то ты понял, как обстоят дела. Я уж думал, до тебя никогда не дойдёт. Ну, конечно, я бы мог тебе всё это высказать. Но только для того, чтобы ты из принципа убедил себя в обратном. И перестал бы себя грызть за то, в чём твоей вины нет и быть не могло.

Листву взъерошило порывом ветра, словно сама ночь, застывшая в болезненном, беспокойном предчувствии, облегчённо выдохнула. Произнося вслух ужасные вещи, Марсен улыбался, теперь же был полностью серьёзен. Но при этом с каждой секундой всё сильнее напоминал разгорающийся фонарь.

– Так к чему я там приговариваюсь? – Напомнил Альбин.

– А ты сам-то не понял ещё? – Хмыкнул Марсен. – К приёму гостей. В количестве одной штуки. – Строго прибавил: – Решение окончательное и обжалованию не подлежит.

Альбин вздохнул:

– Ну, идём, несчастный. Приговор так приговор. Но тут ты прогадал, гостей у меня сегодня две штуки.

– Фанни? – Обрадовался Марсен.

– Да, – угрюмо ответил Альбин. – Поразительный ты злодей. Нашёл-таки способ меня покарать. Впервые за неделю я хотел провести приятный вечер со своей девушкой, а тут ты.

– А что я? – Невинно спросил Марсен. – Вот когда ты в последний раз проводил приятный вечер со мной?