Ловцы снов

Я распахиваю дверь настежь почти рывком и, проталкиваясь вместе со спасенной незнакомкой внутрь, захлопываю намертво за своей спиной.

— Все, приехали… Пожалуй, оторвались… — дышу со свистом, стараясь разглядеть хоть что-нибудь перед собой и вокруг, но от темноты кажется, будто глаза выело. Только какие-то рыжие мушки танцуют под веками в такт аритмичному бешеному буханью сердца под курткой. Сквозь собственное дыхание слышу, как совсем рядом встревоженно и испуганно дышит Она, пытаясь прийти в себя.

Рядом по стене, на расстоянии вытянутой руки от двери, есть прозрачная щель в не до конца замазанном краской паутинном окне, в которую видно переулок. Но не видно никого подозрительного снаружи. Кажется, действительно оторвались…

Я шарю в кармане, пытаясь на ощупь отыскать там зажигалку, щелкаю в воздухе ее отмороженным язычком, пытаясь выскрести язычок пламени, чтобы хоть как-то осветить окружающее.

Желтоватый отсвет огня дрожит от сквозняка, едва разгоняя сумрак, в котором заплесневело дышит в спину огромный высокий подъезд, разрастающийся по бокам запахом пыли и кошек, старающийся загасить пляшущий над рукой трепетный слабый огонек.

Заботливо прикрываю его ладонью в обкромсанной перчатке и вскидываю голову, услышав сбоку подавленный дрогнувший всхлип девушки.

В дрожащем, дергающемся свете одинокого всполоха я вижу перед собой печальные, испуганные глаза Затерянной…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ «Comatose» Антон

Цикл души, как мне объяснили когда-то еще на самом раннем этапе, составляет три дня.

Три дня — это тот короткий промежуток времени, в котором у тебя еще есть возможность попрощаться с родными и отправиться уже в другую — следующую — жизнь. Вот только кто-то уходит сам — еще в самом начале Перехода: те, чье душевное равновесие уже не держит и не мучает их, привязывая к Земле. Кому больше нечего здесь ждать, не на что надеяться — и некого любить. А кому-то приходится помогать. Для этих вторых существуют Ловцы, такие, как я: мы — те же «проводники отсюда», сторонние независимые наблюдатели, желающие лишь, чтобы кто-нибудь из Сновидений не натворил с перепугу чего-то неправильного и лишнего.

К сожалению, ценят это далеко не все. И продолжают упрямо гнуть свое. Опять же — только из-за страха, я верю в это.

Только по Правилам такие действия расцениваются как нечто совсем другое.

У тебя есть всего лишь три дня, чтобы попрощаться с этим миром…

Вот только эти же три дня на самом деле — еще и точка невозврата. Та самая грань, после которой уже ничего нельзя изменить, если ты остался среди живых. И, если не успеть в этот короткий срок отправить душу по дороге назначения или ликвидировать, она потеряется, не найдя себе места. Затеряется.

Затерянные…

— Отдел… — начало замусолившей язык формулировки непроизвольно опадает в промерзший воздух, подвешенное, словно на каких-то вживленных в голову рефлексах, когда я, прикованный встречным взглядом, смотрю на девушку сквозь подкатывающую темноту.

Ее глаза сейчас прямо напротив: вопреки обыкновению, они практически не изменились с того вечера нашей первой встречи и глядят все так же открыто, пронзительно и чисто, но теперь я знаю, на что они могут быть способны. Меня пугает, что я ничем не защищен от их воздействия, но вопреки страхам, я не чувствую ни боли, ни слабости, ни Опустошения — лишь жалостливую щемящую тоску, внезапно подкатившую к сердцу. Но и здесь состояние девушки ни при чем.

Такие глаза я видел лишь однажды…

В дрожащем оранжевом свете, пляшущем на сквозняке, черты незнакомки тоже слабо подрагивают, словно она растворяется в темноте. Расстегнутая рывком куртка, наполовину оторванный, болтающийся через плечо меховой воротник. Потерянная в переулке шапка так и осталась где-то там, валяться в занесенном ветром сугробе.

Она по-настоящему маленькая — даже не миниатюрная, а просто мелкая, — едва ли достает макушкой мне до плеча. С прямоугольной плоской фигурой и маленькими ладошками с тонкими, почти прозрачными розовыми пальчиками.

Светло-русые длинные волосы мелкими волнами лежат на плечах, словно только что были расплетены из прически, разделены надвое и перекинуты вперед, как концы вязаного шарфа. Нос-клювик, пухлые губы бледно-розовым бантиком — все остальные черты кажутся маленькими по сравнению с ними.

— Ты… вы кто? — она спрашивает это сама и первая, все еще испуганно, хотя в голосе уже едва пробивается прежняя настойчивость, с которой она так стремительно бежала по улицам вслед за подругой. Потом снова прячется, еще дальше и затаеннее, чем было, и девушка нерешительно отступает назад, спотыкаясь и скользя на разбросанных по полу рекламных проспектах.

В ней нет ничего явно привлекательного или запоминающегося, но огромные распахнутые круглые глаза сияют так, что сжимает душу. Мне кажется, что только в них сосредоточилась вся ее красота, вся чувственность и откровенность, настолько яркие, настолько контрастирующие с внешностью, что я не могу заставить себя отвернуться.

Точно так же, как и не могу заставить произнести забитую от случаю к случаю фразу до конца.