Ловцы троллейбусов

На противоположной стене, заключенная в тяжелую раму, темнела огромная картина. Я никак не мог понять, что на ней изображено: полумрак, и отсвет падал неудачно. Масло блестело, как вода под фонарем на асфальте…

— Это папе подарили, — сказала Вероника Артемьевна, проследив направление моего взгляда. — Он собирал все, что связано с морем. Он был капитаном дальнего плавания.

Я кивнул.

— У меня такое ощущение, что мы с вами где-то виделись, — сказала она.

— В троллейбусе, — выдохнул я. — И еще раньше, у фонтана.

В комнату вбежал пес, отрывисто тявкнул.

— Элизабет приглашает нас к столу, — сказала Вероника Артемьевна.

В столовой мебель была светлая — из груши, с бронзовой инкрустацией. Свет праздничной хрустальной люстры был чересчур ярок, от этого все вокруг казалось слегка матовым.

Я продел за ворот крахмальную салфетку. Взял в руки тяжелые серебряные вилку и нож… Я специально замедлял движения, желая выглядеть сытым. Вообще старался проявить тот максимум учтивости и почтения, на какой был способен. Нахваливал яства и зимний сад, что нас окружал.

— Еще бы, — польщенно соглашалась Калисфения Викторовна. — Вы попали в знаменитую семью. В нашем доме долгое время находилась привезенная моим мужем говорящая щука. К несчастью, ее похитили, чего мой муж не смог пережить…

Я сочувственно вздыхал, перебарывая подступившую сонную дремоту.

А когда собрался уходить, Калисфения Викторовна внесла в прихожую пальто с прочно пришитыми пуговицами.

Городские деревья

Ах, осень, прекрасное, лучшее, может быть, время года! Солнце и пьянящая сырость, сухая острота мороза и пряный запах палой листвы, тяжелые, словно сгустки крахмала, облака и ни с чем не сравнимое, внезапное, позабытое с прошлых холодов блаженство домашнего тепла…

Кутаясь в пальто, я прохаживался перед входом в парк, возле массивных чугунных ворот. Асфальт почернел от дождя. Лужи лежали на боку и отражали перламутрово-серые тучки. Редкие капельки, лениво летевшие с неба, их пощекотывали, тучи вздрагивали от удовольствия.

За оградой недвижно застыла шестерня чертова колеса с привешенными к ней разноцветными кабинками.

Первым я увидел Элизабета — он лавировал между озерцами луж. Поводок связывал его и хозяйку. Они приближались стремительно, почти бегом. Она летела по воздуху, едва касаясь земли. На ней был черный котиковый жакет, небрежно распахнутый, так что открывалась желтая поперечная полоска на темно-зеленом свитере. Облегающие брюки, заправленные в короткие сапожки, мелькали быстро-быстро. На голове красовался картуз с длинным козырьком. Болталась перекинутая через плечо спортивная сумка.

— Я опоздала немного, — задыхаясь, проговорила Вероника Артемьевна. — В последний момент надумала захватить термос с чаем.

Действительно что-то булькало в сумке, когда я ее забрал. Она оказалась тяжеловатой даже для моего плеча.

— Будет сильный дождь, — сказала Вероника Артемьевна. — Я чувствую. И мама видела сон к дождю. Не боитесь?

— Ерунда, — сказал я.

Мы миновали ворота и шли по центральной аллее. Дорожка, посыпанная толченым кирпичом, отсыревшим и бурым, скрипела под ногами. Уныло смотрели заколоченные сувенирные киоски, ярмарочные их цвета поблекли, вылиняли. На скамейках кисли мокрые листья.

Спущенный с поводка Элизабет носился по квелой, инеем покрытой траве газонов, играл сам с собой, громким лаем пугая ворон. Нападал на невидимого соперника, отпрыгивал в сторону, опять нападал, спасался бегством и преследовал кого-то.

— Печальное время. Осенние деревья напоминают тщету наших устремлений, — говорила Вероника Артемьевна. — Черные, корявые побеги истово тянутся ввысь, но никогда не сумеют коснуться неба… Посмотрите, как отчаянно вцепились они корнями в землю, как боятся оторваться от нее… Они хотят соединить несовместимое…

— Не думаю, что их усилия так уж безнадежны, — сказал я. — Разве не приходилось вам видеть деревца, примостившиеся где-нибудь на карнизе, на крыше? Их попытки вскарабкаться порой увенчиваются успехом.

Вероника Артемьевна повернулась к ветру спиной и спрятала руки в карманы жакета. На ветру щеки ее раскраснелись.

— Все равно мне жаль их. Бедные, бедные городские деревья. Эти уродливые обрубки, которые остаются на месте спиленных ветвей… Эти открытые раны… Когда в оранжерее происходит выбраковка растений, я забираю те, которые обречены, домой.

— У вас и птицы распевают, — вспомнил я.

— И рыбы есть, — невесело вздохнула она. — За растениями люблю ухаживать. Птиц приятно слушать. С рыбами хорошо помолчать. С Элизабетом прекрасно выйти на прогулку…

За деревьями открылась темно-зеленая поверхность пруда — с белыми,' будто из бумаги вырезанными силуэтами лебедей. На ветру птицы хохлились. Гипсовые скульптуры по берегам окоченели в полной неподвижности. У самой воды мы остановились. Маленькими волнами к берегу прибивало желтые листья, грязный свалявшийся пух, мусор. Я невольно поискал глазами: не прячется ли поблизости Коля с удочкой?

— Я поделюсь с лебедями завтраком? — спросила Вероника Артемьевна. — Не возражаете?