Ловцы Троллейбусов

– Ты рассуждаешь прямо как мой брат. Я не бурбон. Более того, я считаю, раз нам выпала возможность пользоваться всем богатством накопленных знаний и напитков – мы должны этим пользоваться. Сам я прекрасно понимаю, чего лишил бы себя и себе подобных, сведя книжное разнообразие к одному-единственному тому. Не почитать перед сном... Да это ужасно! Но я готов на эти жертвы. Готов ради конечной цели. То же и с меню. Готов отказаться.

– Ты сказал про брата. У тебя есть брат? – удивился я.

– Мы с ним чужие люди. Совершенно не общаемся. Он в школе преподавал физику. И знаешь, что придумал? Вместо планетария стал по вечерам водить учеников на крыши.

Я посмотрел на Редактора внимательней и уловил в его лице, взгляде, манерах что-то знакомое. Ну да, не хватало только седой бороды.

– Ты должен был узнать его в моем письме другу, – сказал я.

– Я никого не узнал, – сухо бросил он. – Слишком много развелось теоретиков. Ну, с крыши... Ну, из троллейбуса... Меняется ракурс взгляда, но не само явление.

– Множественность взглядов как раз и обеспечивает наибольшее приближение к точности, – сказал я. – Любое сравнение может натолкнуть нас...

– Любое сравнение, – ворчливо перебил он меня, – всегда признак неудовлетворенности. И чем больше будешь сравнивать, тем большее недовольство будешь испытывать. Ты уже не сможешь остановиться и потеряешь покой. Надо выбрать что-то одно – раз и навсегда.

Мы подошли к воротам парка. Недвижно застыл черный круг чертова колеса. Ось распирали гигантские вязальные спицы. Молча мы добрели до замерзшего пруда. На середине его, над лункой, горбилась черная фигура. Мужчина не поднял головы, когда мы приблизились, Заиндевелые тесемочки ушанки примерзли к воротнику. Окуньки, которых он время от времени вытягивал из проруби, тут же, на глазах, превращались в гладкие ледышки, этакие красивенькие полосатые леденцы. Мороз будто стискивал рыбешек своей сильной рукой – они замирали с открытым ртом, нелепо изогнув хвостовой плавник и изумленно тараща глаза, не в силах пошевельнуться.

– На подледный лов перешел? – спросил я. Тут только Коля взглянул на меня.

– А, здорово, – сказал он и, выпростав руку из меховой рукавицы, протянул мне.

– Как дела-то? – спросил я.

– Плохо. Развожусь. И троллейбус мы бросили. Уж целыми днями здесь просиживаю. Только и надежды, если повезет и поймаю...

– А без щуки не получится? – спросил я.

– Какое!

– Сомнения тебя погубят, – предрек Редактор, когда мы отошли. – Нельзя позволять им брать над собой верх. Я по собственному опыту знаю, к чему это ведет. Поверь, у меня было такое: для всех сияло солнце, а для меня лил дождь, для всех была зима, а для меня – лето... В конце концов я запутался, я стал суеверен, я верил себе больше, чем прогнозам метеосводки. Это мука, а не жизнь. Я стал сомневаться во всем. Например, в том, любит ли меня жена. И мое сомнение передалось ей. Я стал сомневаться, правильно ли работаю. И привил это сомнение начальству. А ты думаешь, я не писал письма друзьям – всяким, существующим и несуществующим, реальным и вымышленным? Писал и даже отправлял, а иногда, поверь, получал ответы...

– А сейчас пишешь? – спросил я. Он не ответил, я повторил вопрос.

– Нет, – сказал он. – Я слишком трудно возвращался из этого придуманного зыбкого мира. И больше меня туда не заманишь. С какой стати я должен сомневаться в том, что на обед нас ждет индейка, что мы с тобой сейчас идем по парку и разговариваем? С какой стати?

Я молчал.

– Пойми, большую, главную истину тебе не постичь, – заключил он. – Это не твоя вина. Идеал, я думаю, вообще вряд ли достижим. Я сам мечтал о красоте и читал восхитительные книги, а начал плешиветь, появились морщины. И брюшко выросло. Вот как бывает. Тянулся к прекрасному, к совершенству, а становился все безобразней. Как это увязывается и соответствует одно другому? И какая уж тут точность?

– Ну, полно, – остановил его я. Все же он закончил:

– Человечество еще не накопило силенок и опыта, чтобы кто-то один последней каплей наполнил чашу знаний до краев... А малая истина, истина собственной жизни, должна быть тебе предельно ясна. Если, конечно, ты себе не враг...

Званый ужин

Редактор, пожалуй, правильно рассуждал. Почему я должен был сомневаться в том, что на мне новый костюм? Или свитер? Или удобные непромокаемые ботинки? Какие сомнения могли быть в том, что на десерт меня ожидает малиновое желе? Неуверенность – это и точно болезнь. Исцелению моему помогала погода. Зима понуждает к строгости, к аскетизму. Штампованная форма снежинки... Чеканная рельефность узора на стекле...

Все же из жажды точности я позвонил дяде Грише, Адреса он хорошо запоминал и сразу понял, как меня найти. Жаль, Суфлер опять куда-то исчез, его я тоже с удовольствием бы повидал. И Федора Чужедальнего я навестил и пригласил. Не забыл я и про Илью Ильича Домотканова. И вот мы их ждали.