Ловушка

Школьный драмкружок подготовил к празднику целый спектакль. Роль мальчика-Бармолея поручили исполнить мне, а роль девочки-лисички играет рыжеватая шатенка Танечка. Девочка-лисичка и мальчик-Бармолей мечтают испортить весёлый праздник и противятся всяческому перевоспитанию. Но за ними внимательно наблюдают ученики-отличники и добрая волшебница Марья Гавриловна. Кабы Бармолей был чуточку посообразительней и использовал для своих гнусных целей хотя бы рогатку, кабы лисичка поменьше зарилась на торты и пирожные, то набезобразничать им бы удалось на славу, всё к тому и шло. Сперва Бармолей посоветовал лисичке взять трещотку и трещать во всю ивановскую. Мол, от такой трескотни лишнего ума в учениках не прибавится, а дураков мы завсегда будем рады в свою компанию затесать. Лисичка послушалась и затрещала, но тут прибежали ученики-отличники, трещотку отобрали и сказали, что в школе не должно быть никакого шума, разве что на переменках. «А сейчас не переменка разве?» — спросила лисичка. «А сейчас у нас праздник, который вы только портите!» — грубо оттолкнули лисичку школяры и трещотку поломали. А Гоша Липов сыграл на балалайке «светит месяц, светит ясный», и ему похлопали, потому что прилежным мальчикам всегда хлопают. Тогда Бармолей, посоветовавшись с пьяненьким сантехником дядей Мишей, предложил лисичке устроить в школе потоп. «А я не умею устраивать потопов.» — призналась лисичка. «И уменья особого не надо. — растолковал Бармолей. — Надо всех топить, тогда и будет потоп.» Дядя Миша ироничным хмыканьем подтвердил злую вездесущность Бармолея. «Ежели я в рот наберу много воды, а затем не выпью её, а выплесну наружу, то это будет потоп?» — спросила лисичка. «Будет.» — кивнул головой Бармолей. Девочка-лисичка набрала в рот воды, пока никто и глазом не успел моргнуть. Но тут вновь прибежали ученики-отличники с вёдрами и швабрами, затолкали лисичку в угол, защекотали — она выплеснула всю воду прямёхонько в вёдра, и потопа не получилось. Тогда Бармолей затеял вот что. «Притворись, лисичка, — говорит. — сиротой и сиди здесь на скамеечке, жалуйся на жизнь горемычную: мол, дружила ты с цыганкой, а цыганка тебя и сглазила. А когда прибегут ученики-отличники, чтоб тебе с бедой помочь, ты ручкой жеманно поверх бровей поводи и скажи: мол, помочь мне можно только одним. А они спросят: чем?.. А ты скажи: накушайтесь зелёными поганками, вот я развеселюсь, на это глядючи, и перестану быть горемыкой. А ученики-отличники тебе поверят и накушаются зелёных поганок. А когда помрут, то мы с тобой спросим у всех: испортили мы вам, ребята, праздник?.. И ребята скажут: конечно испортили, теперь мы тоже стали горемыками!..» Лисичка послушалась, села на скамеечку, скушала пирожное и заплакала, но тут пришла Марья Гавриловна и принялась журить Бармолея с лисичкой: «Зачем вы недобрый поступок с поганками затеяли? Нужно только добрые поступки совершать!» Спохватились Бармолей и лисичка, понурились грушами компотными: очень персонально чувствуют, что прямо сейчас их перевоспитание начнётся, но…

— Стойте! — ворвался в зал на жгуче-белом коне витязь, суровыми очами сверкая. — Остановитесь, братья и сёстры, ибо не празднику нам нынче честь отдавать! Война бураном снежным накатила: Абракадабр с войсками несметными ринулся на захват нашей земли!.. В крови погрязнем — чует моё сердце.

— Дурак ты, братец. — рассердились на витязя Игорь Дмитриевич с Максимом Павловичем. — Испортил праздник стопроцентной пошлостью: инкогнито из Петербурга, немая сцена, занавес…

Ан нет!! Ловушка-то взведена!! Витязь не солгал.

ПОПАЛСЯ

Больше всего на свете я теперь боюсь этого Абракадабра. Вороватый звон монеты, ударившейся об асфальт, хруст обёрточной бумаги из-под сливочного масла с застарелым запашком, взрывчато-раздавленный гнилой овощ подошвой сапога, внезапно запутанный механизм кремлёвских курантов — вот таким наваждением, вызывающим брезгливость, мерещится мне это имя, обволакивает, тяготит, обгрызает…

Десять лет — долгих десять лет — длится наша война с Абракадабром, и практически каждое утро я просыпаюсь с чувством панической атаки, которое впервые испытал ещё ребёнком, на школьном празднике. АБРАКАДАБР — дыра за дырой, сквозняки, сверло стоматолога, пчелиное жало, пивная отрыжка — немедленно хочется спрятаться от этого имени, скукожиться, скорчиться, врезаться телесной памятью в первый день рождения, в жутковатой и навсегда закреплённый в сознании момент перерезания пуповины, чтоб выплеснуться истерическим страхом (который, собственно, ещё и не постигаешь, как именно страх, ещё почти ничего и не знаешь об испуге, кроме тех ударов боли, от которых хочется жить ещё сильней), накричаться и утихнуть, забыться, а очнуться, когда никто больше не подойдёт к тебе и не обидит.