Ловушка для Ангела (СИ)

— Так, Владик, бери ребят и дуй к этому старому козлу. Нужно с ним основательно поболтать. Припугнуть хорошенько, чтобы не смел рыпаться. И еще, объясни мне, какого черта те, кто должен был следить за подружкой Лины, упустили нашу девочку?

— Схалявили, наверно. Я дам втыка.

— Давай, Владик, давай. И гляди, поосторожней там, в дом вваливаться не стоит, мордами старайтесь поменьше светить. Не нравится мне вся эта история. Потом приедешь ко мне отчитаешься, что сказал Погорилов. Надеюсь, Ангелочек нам не врет.

— Хорошо! — угрюмо сказал Литвинов, встал с кресла и пошел к выходу, на пороге, правда, оглянулся, вперившись в меня пристальным взглядом.

Поздно, Вадик, поздно, ты уже сделал свой выбор, вечного холопа Моргунова. Отвела глаза, сделав еще один глоточек полынного вина. Литвинов вышел, а я осталась один на один с Глебом Георгиевичем. Боже… Меня вырвет, если он ко мне прикоснется.

Моргунов неспешно пил вино, задумчиво посматривая в мою сторону. От этого липкого взгляда было одновременно до одури страшно и до тошноты противно.

— Иди в ванну, Лина, и приведи себя в порядок, стань снова моей красивой, послушной девочкой. Такую бабу базарную даже ебать противно.

Не твоя я девочка, не твоя! Да и не была ею никогда, хоть ты и трахал меня во все дыры, заставляя выполнять малейшие свои прихоти. Но каждый день этих долгих четырех с половиной лет я тебя ненавидела, даже более того, любое твое касание, даже самое невинное, казалось мне отвратительным. И мечтала я все эти годы только об одном — чтобы ты сдох, сдох, зараза!

Конечно, ничего подобного не сказала, лишь улыбнулась, надеюсь, вполне ласково, и пошла покорно в ванную.

Под теплыми струями воды долго терла себя губкой, заранее стараясь отмыться от липких прикосновений Глеба Георгиевича. Напрасно, не отмоешься, как и не надышишься перед смертью. Поэтому пора выходить… А истерия внутри зреет, бьется, кричит: «Не позволяй этому скоту дотрагиваться до своего тела. Лучше убей… убей, его или себя!» Накинула белоснежный халатик на плечи и тихонько вышла из комнаты. Моргунов, всё так же величаво развалясь, сидел барином в кресле, неспешно попивая вино. Только от его вида затряслась.

— Подойди ко мне, Линочка.

Ноги не слушались, руки подрагивали, а из глаз сами по себе побежали слезы. Нельзя плакать, Ангел, нельзя! Но соленые капли из глаз все равно катились, размывая великолепие этого дома в черную-черную грязь, на которую у меня аллергия. Один шажок, второй, третий, один судорожный вдох, за которым не последовало выдоха. Ах, если бы я могла, как некоторые герои моих книг, перемещаться во времени и в пространстве. Тихонько подошла к Моргунову, опустив голову и пряча глаза. Наконец-то, выдохнула.

— А чего ж ты халатик одела, я соскучился по твоей небесной красоте. Давай скидывай с себя тряпье.

Дрожащие руки стали развязывать пояс, путаясь в простом узле. Халат пенной волной белой махры упал к моим ступням.

Глеб Георгиевич потянулся, пальцы прямо сразу легли на лобок и полезли в промежность. Я кукла, кукла, бесчувственная кукла и не должна отталкивать эти омерзительные руки. Потому что куклам все равно, кто их трогает.

— Какая у тебя пизденка красивая. Ни у кого такой нет, ладненькой, аккуратненькой, как цветочек.

К горлу подступила тошнота. Меня мутит от похабных комплиментов из уст Моргунова, внутренне выворачивает от его вида, трясет омерзением от хозяйских прикосновений. Ногти который раз за сегодняшний вечер воткнулись в кожу ладоней. Ах, как хочется ударить эту гадкую рожу! Сильно, кулаком, а потом выцарапать бесстыжие глаза, разодрать в кровь кожу лоснящихся щек. Слезинка скатилась по щеке.

Моргунов ощутимо хлопнул по попе.

— Ладно, пошли в кровать детка, буду тебя ебать. Я добрый сегодня, как ты хочешь, чтобы я тебя трахнул? Выбирай.

Никак… Я вообще тебе не хочу, и никогда, ни одного раза не хотела, только имитировала эти чертовы оргазмы.

— Как вам будет угодно, Глеб Георгиевич, — бесцветным голосом произнесла я.

Моргунов вальяжно встал, направившись в спальню. Мне хотелось бежать в обратную сторону, куда угодно бежать… но я послушной бледной тенью последовала за ним. Я его убью! Прямо сегодня, дождусь, когда он уснет, сбегаю на кухню за ножом и воткну холодный металл в его рыхловатое брюхо. Пусть меня посадят… Пусть. Все равно жизнь уже переломана, перепачкана так, что вовек не отмоешься.

В спальне на огромной кровати постелено красивое бежево-сиреневое шелковистое белье. Роскошно, все в этом доме роскошно и красиво. Бал на крови и страданиях.

— Давай в кроватку, Линочка.