Ловушка для блондинов

Я оформила документы на ее задержание. Санкция на арест у меня была — я ведь объявляла ее в розыск, но я не хотела пользоваться этим документом, чтобы не дать понять Кротовой, что ее роль нам ясна, — ведь в постановлении были перечислены все преступления, в которых обвинялась Кротова.

Пусть немного потешится.

Мать Кротовой мы отпустили до следующего дня, и она сняла номер в ближайшей гостинице.

Теперь я молила Бога, чтобы Коростелев скорее пришел в себя. Мне было о чем с ним поговорить. И мне хотелось, чтобы первое лицо, которое он, очнувшись, увидит над своей кроватью, было моим.

С утра следующего дня я заняла свой пост у койки Коростелева. Я взяла с собой неотписанные дела и потихоньку заполняла процессуальные документы, составляла описи, подшивала нетолстые томики и ждала.

Ждать мне пришлось ровно трое суток. Я не отходила от койки Коростелева даже ночью, на случай, если вдруг он придет в себя до наступления утра. Сестры, врачи и охрана ко мне привыкли и даже приносили поесть, но мне эта больничная еда в горло не лезла, я все время была в напряжении, чтобы не пропустить момент, когда с обвиняемым можно будет разговаривать.

Приходил Лешка и предлагал сменить меня, но я не могла отдать ему этот маленький, призрачный шанс на то, что у нас с Коростелевым будет контакт, я должна была этот шанс получить или упустить сама. Мы ведь с ним уже пытались установить контакт, и мне казалось, что это могло получиться, а Лешка для него — чужой.

Сидя у койки Коростелева, я думала о том, что часто во время следствия абстрагируешься от того, что совершил обвиняемый. Начинаешь общаться с ним, как с обычным человеком. А может ли считаться обычным тот, кто хладнокровно задумал и исполнил убийство, да не одно, а несколько, да не просто убийство, а лишил жизни ни в чем не повинную женщину и маленькую девочку?..

И все же мне казалось, что искра понимания между нами тогда, в убойном отделе, проскочила. Главное, чтобы он меня вспомнил.

За три дня сидения в палате я измучилась, наверное, почти так же, как самые тяжелые больные, прикованные к койке. И к концу третьих суток, не выдержав напряжения, задремала. И чуть не пропустила момент, ради которого все это задумывалось. Глаза закрылись сами собой, голова опустилась на грудь, и вдруг — меня словно что-то подтолкнуло. В палате по-прежнему стояла тишина, но мне было ужасно не по себе, как будто что-то мне мешало. Открыв глаза, я поняла, что: на меня в упор смотрел Коростелев, и его тяжелый взгляд было трудно вынести.

Сон слетел с меня в ту же секунду. Я наклонилась к нему и прошептала:

— Здравствуйте, Виктор Геннадьевич.

Он продолжал смотреть на меня, не мигая, без выражения.

— Как вы себя чувствуете? — спросила я тихо. Он медленно закрыл глаза и тут же открыл их, и снова вперил в меня свой невыносимый взгляд. Значит, он понимает меня. Ну что ж, пора действовать. Я положила свою руку на его восковую кисть, а другой рукой нажала на кнопки пульта телевизора, установленного так, чтобы ему хорошо было видно изображение. В глазах Коростелева впервые промелькнуло какое-то выражение, даже не удивление, а что-то более сложное. А когда на экране появилась спокойная Кротова, с легкой улыбкой рассказывающая, как она подпала под влияние монстра в человеческом обличье, которого смертельно боялась и который заставлял ее творить страшные вещи, я вдруг увидела, как из широко открытых глаз Коростелева, казалось, без всякого выражения глядящих в экран, ползет крупная слеза.

А видеофонограмма продолжалась, и слеза доползла до подбородка и упала на подушку; он смотрел и смотрел, пока я не заметила, что он силится что-то сказать. Я наклонилась к нему, но не расслышала. Наклонилась ближе и тихо спросила:

— Что, Виктор Геннадьевич? Что?

Он почти беззвучно шевельнул губами, и я скорее угадала, чем услышала короткое слово:

— Сука!..

Странно, но после этого видеосеанса Коростелев резко пошел на поправку. Через неделю он уже мог садиться, хотя еще не ходил, и его перевели в тюремную больницу. От него по-прежнему исходила волна опасности, но это не мешало мне с ним общаться. А он признавал только меня, со всеми другими замыкался и смотрел в сторону.

Я приходила к нему каждый день, и сначала он рассказал все мне, но попросил убрать протокол и не записывать, а потом, на следующее утро, согласился дать показания с видеозаписью.

Когда он начал говорить, но еще не сказал главного, я вдруг поняла, какую допустила ошибку, оставив без присмотра мать Ольги Кротовой. Но было уже поздно.

Коростелев тихим, монотонным голосом рассказывал, как вернулся из армии, женился, а вскоре познакомился на танцах с юной девушкой — Ольгой Кротовой. Она поразила его своими большими глазами, мягкостью, нежностью, ему казалось, что она просто светится изнутри. В тот день он впервые пожалел, что рано женился.