Ловушка для Бога

С этими словами десятник нехотя повернулся и пошел вдоль улицы. Шайка немедленно двинулась за ним, а Хадир беззвучно расхохотался в спину собеседнику: этот дурак, вообразивший себя великим ловкачом, так старательно играет ему на руку, что любо-дорого смотреть! Лысый прекрасно знал про убежище киммерийца и стражников, затаившихся близ убежища, а также про страсть Нариба к деньгам и почету, которую десятник давно и безуспешно пытался удовлетворить. Что ж! Денег десятнику не видать, а почет… Почет – пожалуйста! Пусть приводит свою одуревшую от ожидания команду, пусть хватает варвара с поличным… Но сначала в хибаре побывает он, Хадир, и заберет с руки наместниковой дочки одну дорогую безделушку, об истинных свойствах которой никто в Шадизаре, слава Белу, знать не знает! А к утру каждый получит то, что ему причитается: Нариб – подачку от начальника стражи, Конан – позорную смерть, а Хадир… О-о-о! Он-то к утру уже покинет Шадизар, спрятав за пазуху браслет, открывающий перед мудрым владельцем двери всех сокровищниц мира! Лысый удовлетворенно осклабился и поспешил за десятником.

* * *

Маленький бродяга и дюжий варвар с ношей на плече проскользнули по улицам города неслышно, незримо и стремительно, словно две водяные змеи по дну темной заводи. Следуя за Ухартой, Конан с завистью и каким-то ревнивым восхищением думал, что этому заморышу ни сила, ни воинское умение не нужны – он и так сквозь замочную скважину пройдет, да еще караван верблюдов с собой протащит… Щуплый подросток в развевающемся халате мчался впереди и, едва заслышав шаги ночного патруля или случайного прохожего, молниеносно сворачивал в какую-нибудь неприметную щель между домами, в переулок, просто в чужие двери, где серьезных сторожевых псов почему-то ни разу не оказалось – все мелкие шавки… Когда они, прижавшись к стене в узком коротком тупичке, пропустили мимо пятерку тяжело сопевших стражников, Конан не удержался и шепотом спросил:

– Ты и собак в Шадизаре всех знаешь?

– Знаю, – без тени улыбки ответил Ухарта и протянул киммерийцу меч, который он на обратном пути забрал из дома повитухи, да так до сих пор и не успел отдать варвару. – Возьми. Тяжелый.

Конан половчее устроил на плече дочь наместника и, опоясываясь, только головой качал от веселого удивления: всех собак… меч ему тяжелый… с-сиротинуш-ка! Они снова пустились в путь и скоро очутились в воровском квартале. Пнув покосившуюся дверь древней лачуги, ничем не выделявшейся среди толчеи давно заброшенных домишек на берегу сточной канавы, Конан ввалился внутрь и, ногой сбросив вонючее тряпье с узкого настила в углу, опустил на него свою ношу. Затем он обернулся к Ухарте, который замер у входа, прислушиваясь. Киммериец замер тоже, ловя ухом случайные шорохи, но, кроме мышиной возни где-то под полом да тихого дыхания пленницы, не услышал ничего. И Ухарта, надо думать, не услышал, поэтому, встряхнувшись, молча занялся халатом, изрядно пострадавшим в переделках нынешней ночью.

Конан пробрался к дальней стене, где в темноте тускло поблескивала слежавшаяся груда ржавого хлама. Перебирая и отбрасывая в сторону дырявые кувшины, мятые, будто их кто-то жевал, блюда, глиняные черепки с присохшими остатками еды многолетней давности, он слушал, как выжидательно молчит за спиной Ухарта – мол, что дальше делать будешь? – и все яснее понимал, что знакомую, привычную работу он уже сделал, а теперь предстоит действительно невозможное – подловить ловкача Хадира! Да так подловить, чтобы тому кинуться было некуда, щели чтоб не осталось, в которую уползти… Ничего подобного киммерийцу в жизни делать не приходилось, и как следует поступать, он не знал. Но не у пацана же приблудного, не у сопляка же спрашивать! Он, наконец, нашел то, что искал, – покореженную лампу с огарком свечи. Возясь с огнивом, через плечо спросил Ухарту:

– Где ночует Хадир, знаешь?

– Знаю, близко здесь… – невнятно пробормотал мальчишка, зубами отдиравший безнадежно порванный рукав.

– Сейчас пойдешь проверишь, там ли он. Спит ли. Есть ли с ним кто. Все узнаешь и вернешься сюда. Быстро.

Огонек свечи вспыхнул, затрепетал, потрескивая. Света было немного, но достаточно, чтобы увидеть, как на лице Ухарты разгорается хитрющая улыбка:

– Так вон ты что задумал! Подбросить? – Он мотнул головой в сторону спящей и захохотал в кулак: – А я стражу наведу! Лысый-то проснется…

– Много болтаешь, – оборвал Конан. – Иди. Ухарта восторженно закивал и шмыгнул за дверь, все еще тихо пофыркивая от смеха. Переждав немного, Конан подошел к пленнице, поднял повыше светильник. Девушка лежала на спине, закутанная в дорогую ткань, недавно украшавшую статую Митры в Бирюзовом покое. На чуть свисающей с ложа руке мягко светился тяжелый обруч. Киммериец потянулся было к нему – снять, но передумал: вспомнил вдруг, что в городе ходят легенды о красоте наместниковой дочки, и любопытство одолело, захотелось взглянуть, так ли хороша девушка, как говорят… Браслет потом, с браслетом успеется…