Ловушка для ящериц

Собственно, прогуляться в эту сторону предложил доктор, возможно, это был заранее спланированный им с Марком эпизод. Мина однажды уже видела эту пожилую женщину, одетую, как юная девушка пятьдесят лет назад, и говорила с ней. Оставшись ждать мужа в городском скверике, она от нечего делать спросила сидевшую рядом женщину, не вглядевшись как следует, о какой-то ерунде по-французски, и та ответила с искренним воодушевлением, но на своем собственном, несуществующем языке. Деликатно придерживая Мину за ручку сумочки, безумица болтала без умолку, потряхивая под просторной шляпой белокурыми кудельками и сияя небесно-голубыми, хрустальной чистоты глазами. Завороженная Мина сама не заметила, как начала понимать льющуюся, как картавый ручеек с камешка на камешек, речь: она рассказывала, будто ее сбила грузовая машина, но Бог выхватил из-под самых колес... Возможно, женщина незаметно перешла на русский или говорила так быстро, что из случайно выделенных созвучий составлялись русские фразы и слова. Вернувшийся из табачной лавки Марк отцепил сухонькую старушечью руку в фальшивых перстнях и попрощался со старой дамой, "адье, мадам"; та благосклонно кивнула. Вскоре к ним присоединился доктор.

Как и в этот раз. Еще днем он заходил к ним на виллу и шептал на ухо Олимпии, отчего Мина неожиданно для себя покраснела. Правда, она находила доктора привлекательным первые несколько дней по приезде, ну а потом начинала в его присутствии скучать, и вот поди ж ты! Ей показалось, что они условились заранее, днем, потому что, когда она вышла из сада на ослепительный дневной свет, от которого резко потемнело в глазах, никакой Липы поблизости не было, равно как и Марка. Марк пришел позже, поцеловал в губы, а потом в маленький нежно-розовый шрам на руке, но тут под окном испуганно заметалась курица и послышался голос, низкий докторский обертон.

Потом мужчины отравились выпить в бар, а они с Олимпией долго сидели на мягком диване в гостиной, цедя мелкими глотками холодный лимонад, и Мина зачем-то рассказала про шрам.

Она была уже взрослой девочкой, когда приехавший из университета на каникулы кузен, перепутав день ее именин, принес в подарок почти настоящий, последней конструкции паровоз для игрушечной железной дороги. Они оба страшно радовались новой забаве: машинка свистела и выпускала пар, Мина отгоняла стада коров от здания вокзала и попутно загружала мешочки с солью в товарный вагон; из леса мирно выглядывали олени и поспешал на телеге с мукой к поезду мужик. Антон, худощавый юноша с красивым подвижным лицом, балуясь, опрокинул повозку в овраг, где мужика насмерть должны были защекотать русалки, но Мина не позволила, высвободив бедолагу. Тогда Антон отправился в привокзальный салун и, выпустив оттуда бандита-бородача, кинулся на площади целовать доктора Квин, ведущую за руку индейского ребенка. Мина вступилась за женщину, бандит рассвирепел, мельник между тем опаздывал к поезду, потому как другой рукой Антон валил на его пути дуб за дубом, оба хохотали, как сумасшедшие, а через несколько миль, там, где над озером раскачивался подвесной, из натуральной пеньки плетеный мост, мальчик-с-пальчик пристраивал к рельсам булыжник. Пытаясь спасти товарный поезд с овечками, Мина, не обращая внимания на сползающие чулки, быстро поползла на четвереньках к Голубому озеру. Антон тем же манером кинулся за ней, поймал за лодыжку. Началась ужасная возня, с хохотом и визгом, но вдруг ей стало жарко и страшно лежать на спине, распластанной его сильными руками. Еще страшнее было вспугнуть намечавшийся поцелуй, и она опустила ресницы, замерла, а потом завертелась, забила босыми ногами, но сделать ничего не смогла, только порезалась глубоко об жестяной вагончик.

Мина завернула рукав белой полотняной рубашки и показала едва заметный подковообразный шрам. Олимпия осторожно погладила тонкий, словно изогнутая ниточка, след и сказала:

- Знаешь... а у меня не было дорогих игрушек.

Не зная, что ответить, Мина вышла за льдом, чтобы остудить согревшийся за время рассказа лимонад, а когда вернулась, на ее месте на диване сидел доктор и что-то Липе нашептывал. На самом деле секретничали они о собаке, поскольку Мина была против, чтобы ее приручать, понимая, что Олимпия с собой щенка не заберет, а им, привыкнув, будет трудно его оставить. Липа понимала это не хуже нее, но все равно поступала по-своему, и вообще временами вела себя слишком шумно, сумасбродно. Доктор даже намекнул на "серьезный неврозик", но Марк отшутился, сказав, что она просто не знает, кого из них двоих предпочесть.