Ловушка для хищника (СИ)

— Это так важно? — изумился Хоакин, но сразу же вспомнил, что мусульманские женщины, действительно, очень чтят это правило. Вопрос был риторическим.

— Нельзя, чтобы мужчины видели без платка…

— Сейчас принесу что-нибудь, подожди. — Как бы иногда ни казалось неправильным или смешным что-либо, Эн относился с уважением к чужим принципам, если они не были совсем уж нелепыми. Что плохого в том, что некоторые женщины привыкли себя так прятать? В какой-то степени это играет роль и в их порядочности. Некоторым девушкам на их родине — Корее, и в большинстве мест западного мира не помешало бы перенять хотя бы часть стыдливости и скромности таких, как Заринэ.

Через некоторое время его рука с широким платком просунулась в дверь. Поблагодарив, персиянка завязала его вокруг головы, спрятав волосы, убрав все до единого волоска. Палец Эна из-за угла указал на черные сохнущие тряпки.

— А это выбрось. В таком костюме ты будешь слишком привлекать внимание, когда мы поедем дальше. — Стоило ли брать её дальше, ещё было неизвестно. Пока она приводила себя в порядок, Хонбин высказал мнение, что здесь тоже неплохие условия для проживания, и тащить её до самой Каясан смысла нет. Лео согласился, поскольку выдавать секретное логово золотых перед той, что не обязательно поселится там навсегда — рискованно. Это он написал на клочке бумаги. Эн заметил, что тут нет ни одного человека, который знал бы персидский, и ей будет очень сложно и некомфортно пообвыкнуться. Троица задумалась, и пока так и разошлась с этой дилеммой.

Не зная, что её судьба не решена, Заринэ осторожно покинула баню, надев поставленные кем-то тапочки, вместо старых башмаков. Чувство жизни, свободы и никогда прежде не испытываемой неги растеклись по телу. Давно ей не было так хорошо. Дома не было и минуты, чтобы не спеша пройтись, без тяжелых ведер в руках, без беготни по этажам с метлой, без щетки, которой драились полы под укоряющим взглядом свекрови. В пять утра она вставала, чтобы топить печь, а к двенадцати ложилась, помыв последнюю сковороду. Приводила в порядок она себя наспех, не тянулась, а скорее шла дальше, к делам, было ли то ткание ковра или замешивание теста для горячего хлеба, который обожал муж. Если хлеб не подавался к столу вовремя, то он наматывал её волосы на кулак и трепал за них, крича, а если был в плохом настроении, то мог и ударить по лицу. Когда же в гости приходили её братья и отец с дядьями, то хлопот только прибавлялось, нужно было обслужить в пять раз больше народа, а о жалобах на плохого мужа не могло идти и речи. Если бы она заикнулась о том, что муж её не любит, то получила бы от отца, потому что «плохо же ты балуешь его, и не можешь видно ему угодить, раз он тебя не любит!». Заринэ больно прикусила губу, вспомнив это. Глаза увлажнились. Это всё показалось каким-то забывающимся страшным сном. Не дай Аллах проснуться сейчас и опять очутиться там, среди них всех! Что за кошмар там был, нескончаемый, день за днем, четыре года подряд… и когда она бежала, её обвинили в сговоре с каким-то мужчиной, хотя она ни с кем, кроме родственников никогда не перемолвилась и словом. Какой мужчина в их селе, где три улицы да пять десятков домов? Как ей объясняла мать, после того, как её поймали и заперли: «Не можем же мы сказать, что ты сама надумала убежать от супруга своего! Что о нас скажут? Так-то мы тебя воспитали? Нет уж, лучше пусть тебя соблазнил кто, испортив, чем ты честь семьи запятнаешь!». И это всё она говорила, прекрасно понимая, что за прелюбодеяние дочь умертвят, а за побег от жестокого мужа просто вернут обратно, но, правда, родителям будут всегда напоминать и упрекать, что не приучили дочь к порядку. А тогда ведь и других девушек из их семьи замуж бы никто не взял… Заринэ всё это время, вся в своих мыслях, медленно шла от одного края двора к другому. Когда думы кончились, она услышала плеск воды за углом. Приостановившись, она завернула и, вместо того, чтобы вернуться в комнату, устремилась поглядеть, где шумит вода.