Ловушка для «Осьминога»

Но главное было сделано – они оказались на русской территории, не оставив никаких следов при переходе границы.

V

– Вы можете отказаться, это ваше право… И вообще, давайте считать, что наш разговор ведется, как сейчас любят выражаться ваши сверстники, штурман, в порядке бреда.

– Чувство бреда я уже пережил, когда увидел, что мой лучший друг чуть ли не начальник у этих бандитов.

– Роль бывшего доктора Кунина мне еще не до конца понятна, в ближайшее время она будет, разумеется, прояснена. Но в том, что Кунин враг – сомнений нет. Самый опасный для вас противник, если не поверит в вашу искренность.

– Ну вот, – улыбнулся Олег Давыдов, – вы себя и выдали… Судя по последней фразе, убеждены, что ответ мой будет положительным.

Человек, с которым штурман разговаривал наеди­не в домике Бенгта Ландстрема, довольно хмыкнул и легонько потрепал Олега по плечу.

– Теперь я убежден и в другом: ты безусловно справишься с этим, сынок… Но предупредить тебя был обязан, дать тебе, как говорится, шанс. О важности твоей миссии я уже и не говорю, сам хорошо понимаешь. Детали мы обговорим, каналы связи ты получишь… Конечно, о специальной подготовке думать не приходится. Ведь то, что мы с тобой затеяли, чистой воды экспромт, но в таком деле, каким занимаемся, без подобных всплесков-озарений попросту нельзя. Рискнем?

– Рискнем! – твердо ответил Олег.

Сейчас Давыдов вспомнил этот относительно недавний разговор, вздохнул и еще раз внимательно оглядел всех, кто находился в центральном посту субмарины специального назначения. Уже тот факт, что он участвовал в операции «Крот», свидетельствовал: Джон Бриггс поверил ему. А ценность получаемой им информации вообще не поддается исчислению. К тому же Сократ имеет на него далеко идущие виды.

Давыдов разобрался в существе тех чувств, которые руководили бывшим доктором. Он разгадал в бывшем докторе то, о чем и сам Борис Кунин не подозревал.

Бывший судовой врач «Вишеры» уже похоронил друга-штурмана и всячески старался забыть о его существовании, которое было прервано, в конечном счете, по его вине. И вдруг выяснилось, что Олег Давы­дов жив. Его неожиданное появление в морской агентской фирме «Эвалд Юхансон и компания» вызвало в сознании Джона Бриггса некий нравственный шок.

Когда же ему, хотя и не сразу, удалось склонить штурмана к сотрудничеству с «Осьминогом», Джон Бриггс проникся к Олегу истинно братскими чувствами. Каким бы прожженным циником не был этот разведчик, полтора десятка лет среди русских людей не прошли даром. А его, Бриггса, отношения с Олегом и прежде были весьма теплыми. Теперь же, после приобщения Давыдова к «Осьминогу», Джон Бриггс считал, что Олег сдался на его уговоры еще и в силу дружеского к нему расположения.

…Давыдов встретился взглядом с Джоном Бриггсом, который внимательно, но стараясь делать это незаметно, почти постоянно наблюдал за ним. Олег повел плечами, разминаясь, и озорно – он научился проделывать такое без особых усилий над собой – подмигнул другу. Бриггс улыбнулся в ответ, поднялся с сиденья, на котором примостился в ожидании пустого «Крота», подошел к Давыдову.

– Еще немного – и отправимся домой, Арго, – сказал он, называя Олега сокращенно от официального псевдонима Аргонавт. Подлинное имя его больше не звучало, останки Олега Давыдова, переданные местными властями русским представителям из Балтийского пароходства, давно покоились на одном из ленинградских кладбищ.

– Забавная машинка, – в тон ему ответил Олег. – Не прочь и я на ней прокатиться…

– Прокатишься, – заверил Сократ. – На полигоне… На тебя есть более серьезные виды, парень. Но и за этот подводный вояж мы получим по Бронзовой звезде.

– За что? – спросил Олег.

– Эта награда выдается в нашей армии за участие в одном сражении.

– Но о каком сражении может идти речь? – удивился Олег. – Вокруг так тихо…

– Это здесь тихо. Для того чтобы создать для нас тишину, стараются другие…

VI

– Нравственность важнее арифметики, – лаконично отвечал Иван Авдеевич, когда его, капитана 3 ранга Папуловского, спрашивали: как случилось, что он отказался от учебы на высших командирских курсах и, будучи уже старпомом, подался на философский факультет университета, а потом вообще перешел в политработники. И только кавторангу Коршуну, с кото­рым плавал вместе уже третий год, в дружеской беседе за чашкой травяного чая, заваривать который он был великий мастак, замполит рассказал о причинах такой перемены более обстоятельно, хотя командир «Громобоя» был одним из немногих, кто на эту тему не любопытствовал.

– Перечитывал я как-то статьи Фридриха Энгельса об армиях Европы, написанные им во время Восточной или, как у нас принято говорить, Крымской войны. Энгельс безоговорочно утверждает, что русский солдат является одним из самых упорных в Европе. Его упорство, пишет Энгельс, почти не уступает упор­ству английских и некоторых австрийских батальонов. Ему свойственно то, что Джон Буль хвастливо приписывает себе: русский не чувствует, что побит… Всегда считалось, что легче русских перестрелять, чем заставить их отступить.