Ловушка для простака

К тому времени, когда, наконец, поднялся мэтр Ремпье, шансы Людовика Сенталло котировались уже очень невысоко. У молодого адвоката хватило сообразительности не пытаться вступать в соревнование с Максом Мартином на его территории. Не обладая ни темпераментом, ни опытом последнего, он лишь заранее обрек бы себя на провал. А потому мэтр Ремпье спокойно проанализировал все аргументы противной стороны. Кроме того, он обрисовал характер своего клиента, объяснил происхождение его комплексов и, особо остановившись на том, что сам же главный обвинитель назвал подсудимого человеком умным, мэтр Ремпье показал, насколько глупо выглядит все поведение Сенталло, если признать его виновным. Так, если бы Дженни Йост действительно не существовало, некоторые поступки Людовика выглядели бы совершенной нелепостью. Наконец, адвокат заявил о своей глубокой уверенности в том, что Сенталло не виновен, что он стал жертвой чудовищной махинации, и живейшим образом посоветовал полиции провести расследование в этом направлении и с куда большим рвением, чем до сих пор. Адвокат, впрочем, признал, что не понимает, откуда взялся в чемодане Сенталло пропитанный хлороформом тампон, но высказал твердое убеждение, что это лишь еще одна хитрость тех, кто задумал сделать Сенталло козлом отпущения. Мэтр Ремпье просил господ присяжных хорошенько подумать, прежде чем принять решение, не дать ввести себя в заблуждение мнимой очевидностью вины подсудимого и в конце концов потребовал полного оправдания и немедленного освобождения своего клиента.

По общему мнению, мэтр Ремпье держался прекрасно. Он проявил несомненный талант, который со временем наверняка окрепнет, но никому даже на миг не пришло в голову, что защитник сумел убедить присяжных. Когда адвокат вернулся на место, председательствующий спросил Людовика Сенталло, не хочет ли тот что-нибудь добавить в свою защиту.

– Я клянусь, что не виновен!

Арнольд Оскар встал и торжественно объявил, что суд и присяжные удаляются на совещание.

Вопреки всеобщим ожиданиям, обсуждение продолжалось гораздо дольше обычного. Но никто так и не узнал, какие муки испытал председательствующий, чувствуя, что его авторитет трещит и шатается по милости этого глупого упрямца третьего присяжного. Ему, видите ли, втемяшилось в голову не высказывать своего мнения, пока ему не докажут четко и ясно, существует ли Дженни Йост на самом деле. Положение начало портиться, едва Арнольд Оскар, подведя краткий итог дебатам и объяснив присяжным все возможные интерпретации событий и последствия их решений, вступил в дискуссию с третьим присяжным – неким Маагом. Этот колбасник, отличаясь, по-видимому, редкой сентиментальностью, настырно требовал дополнительных подробностей о Дженни Йост, в которую, похоже, чуть ли не влюбился сам. Сначала коллеги, было, посмеялись, но, убедившись, что Мааг твердо стоит на своем, стали в тупик. По его мнению, выходило, что Дженни Йост скрывается где-то в Люцерне и, в таком случае, Сенталло сказал чистую правду. Старшина присяжных почувствовал, что, если колбасника не остановить, он может заронить сомнение в сердца остальных и тогда все вынесут оправдательный приговор, чего Арнольд Оскар ему, старшине, никогда не простит. Меж тем он считал себя лично обязанным судье. Из-за Маага пришлось заново рассмотреть все материалы процесса, разобрать аргументы обвинения и доводы защиты, подчеркивая убедительность первых и слабость последних. Короче говоря, к восьми часам вечера дебаты все продолжались, зал кипел от нетерпения, а журналисты ломали головы, когда же им наконец удастся позвонить в свои редакции и сообщить о приговоре. Макса Мартина постепенно охватывала крайне неприятная тревога, зато надежды мэтра Ремпье возрастали с каждой минутой. Наконец в восемь сорок пять стражник торжественно возвестил о возвращении заседателей.

С первого взгляда на лицо Арнольда Оскара стало известно, что все получилось совсем не так, как он рассчитывал. Маага удалось взять только измором и заставить-таки признать виновность Сенталло, однако в том, что касается смягчающих обстоятельств, колбасник так и остался непреклонным, а потому, к глубокому изумлению публики, Людовик Сенталло получил всего семь лет тюремного заключения.

ГЛАВА IV

– Нет, господа, нет, я решительно отказываюсь это понимать!

– Но вы же знаете, господин директор, что мы не стали бы действовать таким образом, не получив на то письменного разрешения из Берна.

– Не сомневаюсь, но это не мешает мне выразить глубокое недоумение и решительный протест, хотя я, разумеется, подчинюсь приказу. Тем не менее я попрошу вас занести в рапорт, что я поступил так против воли.

– Не преминем, господин директор.

– И я, конечно же, снимаю с себя всякую ответственность.

– Естественно.

Наступило недолгое молчание – директор тюрьмы Йозеф Эберхард обдумывал новые возражения. Но что он мог противопоставить приказу из министерства?