Ловушка для стервы

— Разговор о твоей проблеме.

— Ты знаешь, о чем я хочу тебе рассказать? Но откуда?!

— Милая моя девочка, я уже так много прожил и так много повидал, что секретов у моих пациентов от меня почти не осталось.

— И о чем же я хотела, по-твоему, с тобой поговорить? — спросила заинтригованная Мила, пытаясь понять, каким боком Николаев может быть связан с ее сновидениями.

Если это, конечно, сновидения, а не явь. А если явь, то он, как, впрочем, и любой другой человек, вполне может иметь к этому отношение. Например, как сообщник похитителей, которые завезли ее в тайгу. Чушь, конечно, собачья, но как одна из версий имеет место быть.

— Мне тоже тяжело говорить с тобой на эту тему, но думаю — даже уверен, — что именно я, как никто другой, смогу тебе помочь… Так вот, я знаю, как избавить тебя от наркозависимости, — выпалил самоуверенно Николаев и с гордостью посмотрел на Милу, как будто ожидая аплодисментов и благодарности не только за свою прозорливость, но и за тот подвиг, который он собирается взвалить на себя, чтобы вытащить Милу из сетей наркомании.

Мила смотрела на Николаева, открыв от изумления рот, и не могла даже слова вымолвить.

— Это хорошо, что ты решилась открыться. Не многие на это способны. Значит, еще не все потеряно. И я, как врач, сделаю возможное и даже невозможное, чтобы ты вернулась к нормальной жизни, — продолжил он высокопарно.

— Дядя Сема, да ты сошел с ума! — наконец пришла в себя от потрясения Мила, возмущению которой не было предела. — Ты просто сошел с ума! Какая еще, на хрен, наркозависимость? И к какой, к чертовой матери, нормальной жизни ты собираешься меня возвращать? Ты в своем уме?! — кричала Мила, оскорбленная клеветническими обвинениями. — Да ты вообще соображаешь, какую пургу ты несешь?! Или у тебя от собственного величия уже мозги набекрень? И как тебе только эта чушь в голову пришла? Я тебе что, девочка с улицы, раз ты считаешь возможным говорить мне всякие гадости про меня?

Теперь уже Николаев сидел с открытым от изумления ртом из-за вылитого на него ушата грубости, которой он никак не ожидал от воспитанной и культурной, как он всегда думал, барышни из высшего общества.

Мила тысячу раз пожалела, что пригласила Николаева, сильно ее разочаровавшего и утратившего отныне доверие. Да как он только мог позволить себе столь дикое обвинение по отношению к ней! Мила демонстративно отвернулась к стене и насупилась, как дитя, которого незаслуженно обидели до глубины души. Вопрос о дальнейшем общении отпал сам собой. Теперь Николаев просто обязан уйти, чтобы Миле не пришлось проявлять нелюбезность и выпроваживать его силой. Она и так наговорила лишнего. Он сам виноват, поэтому должен это осознать, убраться восвояси и отныне никогда больше не показываться ей на глаза.

Это же надо поставить столь чудовищный диагноз: наркозависимость! Бездарь, шарлатан! Да она вообще больше не желает его видеть.

Николаев понял, что совершил непростительную ошибку. Но лишь в том, что первым начал разговор на такую щекотливую тему, тогда как в диагнозе его уверенность достигала трехсот процентов. Он позволил себе сегодня чудовищную бестактность, так как говорил пусть даже с самой дорогой ему пациенткой, но отеческим тоном, который в определенных случаях допускает некую снисходительную нотку в словах и голосе.

Да кто он такой, в конце концов? С Людмилочкой, наверное, даже любимый дядюшка, который души в ней не чает, не разговаривает в подобном тоне. А как посмел он, практически чужой им человек, всего лишь приближенный к их семье посторонний?

Николаев снова глубоко вздохнул. Робость характера подсказывала ему, что лучше пока удалиться. В надежде, что когда-нибудь со временем его простят и он снова будет допущен к лечению этих богатых и высокопоставленных живых мощей. А теперь его отлучают от этого счастья. Как он все это переживет… И переживет ли вообще…

Однажды ему посчастливилось прочитать одно изречение, которое в какой-то мере изменило его взгляд на окружающий мир: «Если не научишься смеяться над бедами, в старости тебе вообще будет не над чем смеяться». С тех пор он относился ко всему с известной долей юмора. И в жизни его появилось больше счастливых минут.

— А пойду-ка я помою руки, — как ни в чем не бывало заявил Николаев и отправился на кухню выпить чашечку кофе, который у домработницы Насти всегда получался на славу.

Мила устало откинулась на подушки.

«Вот тебе, бабка, и Юрьев день! Выяснила, называется, — думала Мила, чувствуя, как тревожно колотится сердце. — Мало того что попала в какую-то совершенно фантастическую историю, так я еще, оказывается, к тому же и наркоманка! Да что я — сумасшедшая, чтобы вверять свою драгоценную жизнь сомнительным удовольствиям? С меня и реальных предостаточно. Здесь и без дури не знаешь, как разрулить ситуацию, а он сразу — наркоманка! Придет же этакая гадость в голову! И так тошно, а тут он со своими глупостями… Как же я устала! Если немедленно с кем-нибудь не поговорю, моя бедная голова расколется от напряжения».