Ловушка для вершителя судьбы

Вскоре мне удалось сделать так, чтобы состоятельный торговец заказал моему подопечному портрет своего маленького сына. Карл нисколько не удивился – ведь он считал себя самым лучшим – и не растерялся, что, согласитесь, было бы естественно для четырнадцатилетнего живописца, первый раз в жизни получившего настоящий заказ. Он спокойно работал и создал настоящий шедевр. Портрет увидели все родные и знакомые торговца, и некоторые из них тоже пожелали быть запечатленными моим Художником. У Карла появились деньги, и он, даже не поблагодарив доброго священника, давшего ему приют, без всякого сожаления покинул церковь и снял комнату. Новое жилье было маленьким, сырым, холодным и находилось под самой крышей, но мой гений был неприхотлив. Главное, что в мансарде хватало света, на все остальное он не обращал внимания. Карл, казалось, не замечал ни обстановки, которая его окружала, ни людей, с которыми его сталкивала жизнь. Он по-прежнему считал себя величайшим гением и пропускал мимо ушей все намеки и советы насчет того, что неплохо было бы поучиться живописи. Зачем ему это, когда он и так рисует лучше всех? Несколько раз, в непогожие дни, мой подопечный от нечего делать забредал в музеи и смотрел на великие полотна – но ни одно из них не показалось ему более удачным, чем его собственные.

Время шло, мой Художник взрослел и по-прежнему рисовал портреты. А так как заказы от состоятельных господ поступали не так уж часто, он жил впроголодь и работал где придется – в парках, на улицах и даже в кабаках, где тоже иногда находились люди, готовые заплатить за собственное изображение. Картинами Карла по-прежнему восхищались, но мне, честно признаюсь, его творения той поры не нравились, сам не знаю почему. Несомненно, они были талантливы, брали за душу, но в них не хватало доброты и света. Мой живописец гениально умел проникать в душу своего натурщика, он словно видел его насквозь и слышал самые сокровенные мысли – а сокровенное в душе людей совсем не часто бывает добрым и светлым. Все это переносилось на холст и, признаться, далеко не всегда выглядело привлекательно. Иногда случалось, что сами позировавшие были не в восторге от собственных портретов – но окружающие так восхищались, так поражались удивительному сходству, что спорить никто не решался.

Конечно, с таким подопечным было интересно. Но мне хотелось большего, мне хотелось самому творить! Однако напрасно я подсказывал ему сюжеты для картин, напрасно парил над ним, легонько дотрагиваясь до его плеча, и насылал в его воображение дивные райские картины, невиданные небесные цветы, солнечный свет над облаками или светлые лики чистых душой людей. Иногда Карл даже откладывал кисть, убирал незаконченную работу, ставил на мольберт новый чистый холст и на некоторое время замирал перед ним в задумчивости. В такие минуты я всегда трепетал от волнения, ожидая, что вот-вот, вот сейчас мои образы воплотятся в произведение искусства. Но художнику каждый раз что-то мешало.

– Нет. Не могу. Возможно, потом. Не знаю как, – бормотал он про себя и снова возвращался к недописанному полотну.

Я огорчался. Но что мне доставляло по-настоящему много забот, так это его гневливый и обидчивый нрав. Я надеялся, что с возрастом эта черта исчезнет, – ничуть не бывало, все только усилилось. В юности Карл все так же вспыхивал как порох от каждого неодобрительного взгляда, от каждого неосторожного жеста в его сторону. Во всем ему чудились унижение и насмешка, ну а если вдруг, упаси Господь, кто-то его картины затронет… Тут начиналось такое, что мне до сих пор вспомнить страшно. Неудивительно, что люди его сторонились. К двадцати трем годам у него не было ни возлюбленной, хотя он и был очень хорош собой, ни друзей. Только бесчисленные враги. Не было и ничего другого – ни денег, ни успеха, ни славы…

«Хватит! – сказал я сам себе. – Пора вмешаться!» И в один прекрасный день на жизненной дороге Карла появился тот, кто ему был нужен. Богатый человек, большой знаток и любитель искусства. Но главное – этот коллекционер и меценат обладал огромным терпением. Истинно ангельским.

Случайно он увидел чей-то портрет кисти моего подопечного – и обомлел, кинулся узнавать, что это за художник, да что еще есть писанного его рукой. Нашел-таки несколько творений, одно другого лучше, и буквально заболел картинами моего живописца. Не жалея денег, меценат скупил все работы Карла, какие только смог найти, а вскоре разыскал и самого автора. Явился к нему в мансарду и обрушил на Карла прочувствованный монолог о том, какой он удивительный мастер, какой талант дан ему свыше, и что нет ему равных, и что нельзя таким даром разбрасываться направо и налево, работая ради случайного куска хлеба. Мой художник слушал его, слушал, обняв худые плечи длинными руками, а потом засмеялся и сказал:

– Я пишу не ради куска хлеба, хотя эта мазня меня и вправду кормит. Но я могу и не есть подолгу. Это не главное для меня.

– А что же главное? – поинтересовался собеседник.