Ловушка на бывшего мужа

Волна жара накрыла меня с головой. Долго старалась скрыть от Полинки свои синяки, улыбалась, когда она водила пальчиком по моей коже и спрашивала, что это за разноцветные пятнышки. Я на все расспросы отвечала, что специально нарисовала их для игры. Иногда Полинка хмурилась и неожиданно начинала осторожно дуть на ушибленные места и жалеть меня.

Я ужасная мать, если допустила для ребенка подобное.

– Приехали, мисс, – сказал водитель, мягко паркуясь возле здания похожего на средневековый особняк. –  Отель Парк Рояль. Помочь вам с багажом?

Сказано было из вежливости. Он видел, что у меня при себе нет никаких вещей. Привычка выработалась после нескольких срочных отъездов, которые позволили понять, что с собой можно брать самое необходимое, помещающееся в небольшую, удобную сумку.

В номере Полинка первым делом забралась на большую кровать и принялась прыгать на матрасе. Ее белокурые кудряшки пружинками скакали по плечикам, на круглом личике не осталось и следа от недавних слез.

Я попросила дочку побыть некоторое время без меня, сама же отправилась в душ, где наконец-то смогла обдумать произошедшее в самолете.

Отсутствие мужчин на их местах не насторожило, мало ли куда они могли выйти и вновь вернуться. Но когда в моей руке оказалась визитка, перед глазами все поплыло, меня качнуло в сторону, из-за чего и пришлось схватиться за спинку кресла, только бы не упасть.

Егор Елагин известен в узких кругах как Император. Я никогда не встречалась с этим мужчиной лично, просто не было необходимости. Но много раз слышала его имя от своего мужа Матвея. Елагин управляет банком, в котором имеется доля моего супруга.

Банк Матвеем выбирался по нескольким критериям, один из которых – пафосное название. Его мания величия и мещанская пошлость вместе образовывали взрывную смесь. Наш дом, например, напоминал свадебный торт с лепниной и позолотой, антикварной мебелью, посудой, из которой пили и ели короли прошлых столетий. Меня всегда удивляло желание мужа выставлять свое богатство напоказ, но делать все настолько топорно и откровенно вульгарно, что иногда становилось стыдно перед гостями. К слову, таковые к нам заглядывали не часто. А последний год перед побегом я и вовсе жила затворницей, в то время как он мог уезжать на несколько дней и даже недель. Возвращался всегда счастливый, нередко пахнущий женскими духами, с перепачканными помадой сорочками.

Если бы не некоторые его особенности и привычки, моя жизнь была бы похожа на анекдот про нуворишей из девяностых. Только смеяться в конце мне ни разу не пришлось. Да и конца пока не видно.

Находясь в постоянных бегах, я убедила себя, что все сделала правильно и найти нас с дочкой практически невозможно. Но мысли о тщетности всего посещали с завидной регулярностью, сокращая время между визитами. И уже не понятно, что страшнее: нас однажды обнаружат и вернут, либо мое полное выгорание по итогу, когда сама сдамся, положив голову в пасть хищника.

А пока мучилась неизвестностью: узнал ли меня Елагин? И знал ли в принципе? Почти уверена, Матвей не смог бы удержаться от желания похвастать перед другими своей идеальной семьей, каковой мы и выглядели со стороны. Меня он всякий раз показывал будто дорогую статуэтку, разве что не ставил на табурет, как в детстве перед Дедом Морозом, и не требовал читать стихи.

Показывал, пока не пришла ревность.

Мне запретили пользоваться социальными сетями, телефонные разговоры, эсэмэс-сообщения и электронная почта тщательно мониторились. По всему дому были распиханы камеры, даже в туалет не могла пойти без присмотра.

Говорят, человек ко всему привыкает. Я не смогла привыкнуть жить в клетке, насколько бы не были блестящими и гладкими ее золотые прутья.

Как оказалось, ревность являлась лишь началом кошмара, начавшегося совсем скоро. В ушах до сих пор стоит голос, щедро сдобренный гневом и ненавистью:

– Можешь кричать сколько угодно, тебя никто не услышит. Я обо всем позаботился.

И я молчала. Сколько могла стискивала зубы, зажимала рот рукой, пока крик не прорывался сквозь все преграды. Было страшно, но больше всего боялась за Полинку. Казалось, что, когда ему станет мало меня, он примется за дочь.

Довольно быстро стало понятно: моего мужа возбуждает власть, чувство владения другим человеком, находящимся в его полном распоряжении.

Для некогда любящего и любимого я стала вещью.

Хотела все изменить, но не знала как.

Даже сбежать решилась не сразу. Боялась, что он схватит еще до того, как я переступлю порог дома. Матвей, при всем контроле и постоянном надзоре, будто бы и не мешал мне покинуть дом. Двери никогда не запирались, на окнах не висели решетки, у нас даже охраны специальной не было, кроме общей на коттеджный поселок.

Мне бы радоваться, а я боялась, создавала и растила в себе фобию за фобией. Он будто играл со мной, отпускал длинный поводок, чтобы в самый неожиданный момент натянуть его на манер удавки.