Ловушка Пандоры (СИ)

— Запомните, они боятся, — Илья понизил голос до доверительного шепота и вновь поднял до проникновенного надрыва лозунгов. — Власть боится нас! Боится своих детей! Потому что мы молоды и свободны! Нам нечего терять! Они нам ничего не дали! У нас ничего нет! Мы сами себе господа и возьмем все, что нам причитается, сами! Мы ничего никому не должны! Мы идём! Мы идём и сметём к чёрту их прогнившую систему!

— Сметем прогнившую систему! — забазлали с паллетов.

Илья пнул лежащую рядом собаку.

— Мы избранные! Мы революционеры, а «революционер знает только одну науку, науку разрушения»![1]

— Разрушения!

Собака, которую пнул Илья, медленно поднялась. С клыков стекала красная пена. Взгляд налитых кровью глаз выражал абсолютное безумие. Израненное животное растерялось лишь на мгновение, завидев рядом двигающееся тело, собака кинулась.

Аня вскрикнула, соскочив с дивана, но Лёха с силой дернул её за руку, вынуждая сесть обратно.

Илья чудом успел среагировать. Собака прыгнула, метя ему в глотку. Он бросил рупор и выставил согнутую в локте руку, защищая уязвимое место. Зубы бойцовского пса мертвой хваткой сомкнулись на предплечье. Илья свободной рукой, будто обнял собаку и, сделав плавное движение, свернул ей голову.

Толпа пришла в неописуемый восторг. Затопали, завопили в бешеном экстазе, все больше напоминая стадо диких зверей.

Илья швырнул труп на песок. Поднял брошенный рупор и продолжил:

— «Суровый для себя, он должен быть суровым и для других»![2]

Скинул с руки толстовку и продемонстрировал толпе рану от укуса.

У Ани перехватило дыхание, собака разорвала руку до самой кости. Илья должен был уже потерять сознание от болевого шока.

— «Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела»![3]

— Революционного дела!!! — неистово вторила ему толпа.

Почувствовав напряженное внимание Ани, Илья уставился на неё холодным немигающим взглядом. Аню всасывало в черную дыру его глаз. Но любопытство было сильнее страха, а может, именно страх подстегивал любопытство. Аня пыталась отыскать в Илье хоть какие-то признаки боли, которую он превозмогал. Но ни лицо, ни глаза не выражали ничего, кроме всепоглощающей пустоты.

— «Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение — успех революции»![4]

— Успех революции!

— «Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками все, что мешает ея достижению»![5]

— Всегда готов! — подхватила со смехом толпа.

Надо признать, что Илья звучал убедительно. Его харизма и гипнотическая магия в голосе, его кровоточащая рана — призывали всё внутри подняться, вознегодовать и идти за ним. Аня даже поймала себя на том, что поддается чарующей силе его речи и готова вслед за ним и толпой выкрикивать пионерский клич: «Всегда готов!». Хотя говорил Илья полную ерунду.

Толпа верила в Илью, и эта вера подкидывала его над всеми. Наделяла властью и силой. Собравшиеся даже не пытались противиться этой паутине иллюзий.

— Всегда готовы! Помните это! Мы есть история! Мы те, кого она избрала своими солдатами! Карфаген должен быть разрушен!

Зрителя опять ответили взрывом восторга и обожания. Они неистовствовали так дико, что, казалось, вот-вот начнут рвать на себе одежду.

— И точка! На этом все! — И помолчав, добавил. — Камон, дальше культур про: Димончик понасилует ваши ушки и зачитает реп, традиционные бои без правил, присяга и пир с медведем! Сегодня мы обретем силу для борьбы!

Илья сошел с арены и на неё тут же прыгнул худощавый парень, обвешанный цепями, и с криками «Ёу-Ёу-Ёу, народ!» стал бессвязно бормотать в микрофон: «…Gold on my wrist, я юморист Пошутил не так, и ты попал в black-list Государева немилость, хоть я вроде бы и чистый Небо — самолётам, а цензура для артиста…».[6]

Аня пропустила момент, когда рядом с их диваном появился Илья. Он стоял чуть в стороне с тем самым парнем, который помогал ему добить животных, и с лаской удава внушал ему:

— Ма-акс, рили, полудохлая тварь испортила мне шкуру. Видишь? А татуха была зачетная. Кто-то должен мне это компенсировать. Рили? Но чушь, чушь!.. — вдруг перебил он себя. — Камон, я ведь не мелочная свинья?!

Макс в противовес спокойствию Ильи замер навытяжку, потупив глаза. На лбу выступила испарина, он сдавленно выдавил:

— Нет.