Ловушка (СИ)

   Но только спустя десять минут они, помогая друг другу и смеясь, встали и направились в уже ставшее привычным кафе. Она сделала заказ и вышла помыть руки. Зайдя обратно, Александра не поверила своим глазам: какая-то незнакомая ей роскошная блондинка стояла почти вплотную к нему, обнимая его талию, и что-то говорила ему, лицо ее при этом находилось просто на неприличном расстоянии от его. Видимо прощаясь, она прильнула к нему и поцеловала, и он, гад, ответил на этот поцелуй... Какое унижение... ведь она может оказаться рядом в любую минуту... это уже слишком, даже для него, мог хотя бы ради приличия оглянуться!.. В Александре начала поднимать голову холодная ярость... Блондинка интимным жестом стерла с его лица след помады, и продефилировала к выходу походкой манекенщицы, головы всех присутствующих мужчин поворачивались за ней, как подсолнухи за солнцем, и Костя тоже не сводил с нее глаз, провожая взглядом пока она не скрылась из виду, не заметив даже, что Саша вернулась.

   - Шею свернешь...

   Он повернулся к ней:

   -Я просто удивился...

   -Удивился? Это было похоже на кататонию.

   - Да ты, никак, ревнуешь?

   Александра даже не удостоила его ответом, гораздо красноречивее была ее слегка приподнятая бровь и совершенно невозмутимое выражение лица, хотя в душе она на самом деле жутко злилась сейчас на весь род мужской. За их примитивность, тупость, низость... эпитеты, рожденные разбушевавшимся воображением были столь разнообразны, что ей пришлось скосить глаза к стакану сока, которым она прикрылась, иначе ее взгляд выдал бы столь тщательно скрываемую ярость. Хотелось стукнуть его этим самым стаканом, заорать: "Какого черта?!", но какое у нее право?.. Ему следовало бы насторожиться этому спокойствию, но он, вероятно, решил, что его выходка прошла незамеченной, либо не стоит внимания, а значит, и думать не о чем. Он шутил, вел непринужденную беседу. Потом неожиданно отошел на минуту и вернулся с двумя бокалами вина - в общем, лучился обаянием и радушием. Александра, отвечала, улыбалась, как завороженная, она следила за движениями его рук, наблюдала, как его пальцы ломают хлеб, как держат бокал, жестикулируют... понимая, что была непозволительно беспечна. Близость, возникшая между ними, теперь испугала ее, она осознала, что доверительные отношения невозможны. После того, что произошло сегодня, она еще яснее увидела, что, хотя это и трудно, ради собственного же спокойствия нужно постараться держать его на некотором расстоянии, не позволяя больше проникать в мысли, душу... Душа должна быть надежно заперта.

   Пообедав, Саша поднялась из-за стола:

   - Я пойду отдыхать, увидимся...

   Костя удивленно воззрился на нее и начал вставать, но та остановила его жестом:

   - Не трудись, я сама дойду.

   До него вдруг со всей ясностью дошло, что она все видела и, несомненно, чувствует себя униженной.

   - Саш, ты все не так поняла, это... это моя родственница.

   - Ты о чем? - зря она не пошла в театральный...

   - Я знаю, тебе неприятно, но то, что ты увидела...

   - Ты слишком много себе вообразил, - его обдало арктическим холодом, - мне все равно. - Она помедлила ровно секунду, словно взвешивая свои чувства. - Какое счастье - мне все равно, - ослепительно улыбнувшись, Александра помахала ручкой и ушла. Створки раковины захлопнулись.

   Настроение было испорчено, и Саша уехала на озера, и не показывалась до самого вечера. Это была ее маленькая месть.

   На какой-то краткий миг она даже испугалась, что подобная выходка будет стоить ей одиноких вечеров на все оставшееся время... Что ж, так даже лучше. И то, впечатлений за последние дни хватит на несколько лет вперед. Позволять событиям развиваться в том же направлении - самоубийственно.

   Вернувшись в номер только под вечер, Саша в полной уверенности, что заснуть сегодня не стоит даже и пытаться, одела джинсы, захватила спортивную куртку и ушла. Сама не зная куда. Как ни странно, ночь прошла быстро. Она не могла понять, отчего вдруг появилось ощущение абсолютной свободы. Вероятно, благодаря Косте, ей удалось, наконец, порвать нити, связующие ее с прошлой жизнью. С Эдиком. Воспоминания о нем больше не причиняли боли, осталась только легкая жалость.