Робот выпрямился и повернулся к компьютерам. Из его нутра раздавались быстрые громкие щелчки. Он готов был разорвать компьютеры, как разорвал уже другие машины, которые предсказали поражение... его поражение.
— Эго, подожди, — сказал Конвей голосом, полным разочарования. — Все в порядке.
Как всегда, когда произносилось его имя, робот остановился и повернулся. И быстрее, чем данные в компьютерах, в голове Конвея понеслись мысли, целый поток мыслей. Он увидел собственное отражение на корпусе робота, погруженное в размышления, он сам был заключен в тюрьму этого отражения, как Эго был заключен в тюрьму задачи, выполнить которую не представлялось возможным.
Конвей понял то, что понял робот, то, что больше никто не мог понять, потому что только Конвей нес на себе это бремя. Это было то, что не могли решить компьютеры. Но одновременно это было то, чем оперировал все время сам Конвей, запрещая себе вникать в подробности, пока последняя альтернатива не перестала работать.
— Я знаю, чего ты хочешь, — сказал Конвей. — И ты это получишь. Я принимаю у тебя командование, Эго. Ты можешь прекратить хотеть прямо сейчас.
—
— Да, — вздохнул Конвей. — Я знаю. Так поступаю и я. Теперь ты можешь все прекратить, Эго. Отключись. Ты сделал все что мог.
— Хочу остановиться, — более членораздельно проговорил гулкий голос робота, заколебался и продолжил: — ...остановиться хочу.
И остановился. Перестал дрожать и щелкать. И аура насилия, казалась, тут же развеялась в воздухе над ним, словно невыносимое напряжение внутри робота наконец-то спало. Потом из его металлической груди раздался ряд громких щелчков, металлических решений, принимаемых раз и навсегда одно за другим. А затем что-то, казалось, изменилось. Что-то стало иным. Робот снова теперь стал машиной. И ничем иным, кроме как машиной.
Конвей еще раз взглянул на отражение собственного лица в корпусе робота. Робот не мог выдержать это, подумал он. И неудивительно. Он даже не мог говорить, не мог попросить облегчения, потому что противоположностью «хочу» является «не хочу», и когда он произносил первое слово, отрицание заставляло его ничего не хотеть, и он замолкал. Нет, мы потребовали от него слишком многого. И он не мог это вынести. Встретившись с собственным взглядом в отражении, Конвей подумал о том, уж не разговаривал ли он минуту назад с Конвеем. Возможно, так оно и было. И тот Конвей, в отражении, тоже не мог ничего сделать. Но он-то, настоящий Конвей, может.
Эго не мог действовать на основе неполных данных. И никакая машина не может. Нельзя ожидать, что машины станут оперировать неизвестным. Только люди способны на такое. Сталь не настолько прочна. Лишь плоть и кровь могут это сделать и продолжать жить дальше.
Конвей тихонько засмеялся себе под нос. Вернулась мысль, которая охладила его, но теперь он мог рассматривать ее спокойно. Вероятно,
Конвей медленно повернул голову и посмотрел на Брума.
— Знаете, что я собираюсь делать? — спросил он.
Брум покачал головой, с опаской глядя на него.
— Я иду спать, — сказал Конвей. — Мне нужно выспаться. Теперь я знаю свои ограничения. Люди с другой стороны тоже из плоти и крови. У них те же проблемы, что и у нас. И они тоже должны иногда спать. Разбудите меня, когда начнется следующая атака. И я справлюсь с ней... или не справлюсь. Но я приложу все усилия, а это все, на что кто-либо способен.
Он пошел мимо Эго, направляясь к двери, на секунду остановился, чтобы потрогать ладонью этот неподвижный стальной шкаф. Ладонь ощутила холод металла.