– Вам
– Умница, – похвалил старший.
Иэн пошевелил правой рукой и едва сдержал улыбку.
Пальцы сжали газовый баллончик. Он чуть не выбросил его, считая бесполезным. Дурень: да ему сейчас цены нет…
Старший потянулся за флэшкой.
Выхватив правую руку, Иэн пустил густую аэрозольную струю – в лицо и ему, и кудрявому.
Оба взвыли, по-медвежьи огребая ладонями лица. Глаза им, судя по всему, жгло что надо.
– Кончай его! – натужно просипел старший.
Кудрявый, из глаз которого катились слезы, бросил нож и, не открывая глаз, на ощупь полез под пальто.
Наружу показался ствол.
Иэн дал еще одну струю, от которой кудрявый взвизгнул, ловко отомкнул ближний дверной замок и выскользнул на мокрый асфальт меж двумя соседними машинами, урчащими на холостом ходу. Прежде чем захлопнуть дверцу, он даже успел нагнуться и подхватить с коврика нож.
Женщина в соседней машине посмотрела на него как-то странно.
Ну и пусть.
Лавируя среди скопища машин, Иэн выбрался на тротуар и затерялся в мокром вечернем сумраке.
– Значит, ты там приворовывал, – заключил Малоун, выслушав рассказ.
– Ну, подрезал кой-чего… Короче, флэшку у того кренделя я вынул как раз перед тем, как тот хер пихнул его под поезд.
– Ты прямо видел, как он его толкал?
– Ну а как еще, – кивнул паренек. – Я в тот момент как-то растерялся, ну и побежал. А кончилось тем, что тот гад, который его пихал, поймал меня и сунул в «Бентли».
Демонстративно подняв пластиковый пакет, Малоун снова спросил:
– Так где, говоришь, та флэшка?
– Я ее, когда ноги из машины делал, оставлять не стал. Мало ли. Вдруг там что-нибудь ценное.
– А ворье вроде тебя ценных вещей не выбрасывает.
– Я не ворье.
Терпение Малоуна иссякало:
– Где она, черт возьми?
– У меня в специальном месте. Где я все свое держу.
Мобильник зазвонил так неожиданно, что тенькнуло по нервам. Черт, как некстати… А вдруг это Гэри? Малоун затащил Иэна глубже в постройку и, погрозив кулаком – мол, попробуй только сбеги, – кинулся разыскивать трубку.
– Гэри? – было первое, что он выдохнул.
– Твой сын у нас, – послышался голос, который Малоун узнал. Девейн…
– Ты знаешь, что нам нужно. И кто.
Как раз в эту минуту Малоун на него и смотрел.
– Данн у меня.
– Что ж, можем обменять.
Все это начинало доставать.
– Когда и где? – спросил Малоун в трубку.
Вздернув ворот пальто, Антрим зябко ступил под мороcь дождя. Незнакомец, украдкой скользнувший в неприятный даже на ощупь промозглый сумрак, только что убил сотрудника американской разведки. Необходимо узнать, кто за этим стоит. И зачем.
От этого зависит многое. Если не всё.
Под стать плотному движению транспорта были густые, спешащие толпы на тротуарах. Вечерний час пик в восьмимиллионном городе набирал обороты. Где-то внизу под ногами неслись во всех направлениях поезда; потоки людей стекались туда, где светятся знаки метро – красные круги, пересеченные синими планками. Все это было хорошо знакомо: первые четырнадцать лет своей жизни Блейк прожил в Лондоне. Его отец тридцать лет, пока не вышел на пенсию, проработал в дипслужбе Госдепартамента. Родители снимали квартиру возле Челси, а их сын мальчишкой шарился по Лондону.
Послушать его отца, так тот проделал всю черновую работу для того, чтобы был положен конец холодной войне. Реальность, впрочем, сильно отличалась от его слов. В своем ведомстве он значился мелкой сошкой, должность занимал третьестепенную – даже не втулка, а спица в массивном дипломатическом колесе. Умер он пятнадцать лет назад в Штатах, израсходовав половину своей правительственной пенсии. Матери досталась вторая половина – через развод в Иллинойсе, который она получила после тридцати шести лет супружеской жизни. До этого ни один из них не удосужился даже уведомить сына о своем разрыве, подводящем итог их существованию как семьи.
Трое чужих друг другу людей. Во всех смыслах.
Мать – болезненно неуверенная в себе, боящаяся мира – всю свою жизнь пыталась угождать отцу, поэтому терпела все его крики, уколы, оплеухи. Что оставляло отметины не только на ней, но и на памяти сына.
Блейк и поныне терпеть не мог, чтобы к его лицу прикасались.
Начало этому было положено отцом, шлепнувшим его по щеке по какой-то пустяковой (если она вообще была) причине. А мать допустила. Хотя как она могла поступить иначе? Она и о себе-то была низкого мнения, что уж говорить о ребенке…