Ложь от первого лица

Ее добровольный уход меня разгневал. По молодости я не понимала, что лишь на осиротевшей земле сможет вырасти мой райский сад. Я долго сердилась, пока время не остудило меня. В Раю нет места гневу, а если и случается на что-то разозлиться, то это быстро проходит. И, конечно, пока длится наша винная суббота, мы не ведаем горя. Мы благодарны той таинственной руке, что одарила нас смоковницей и виноградом; а еще более благодарны себе за то, что, хоть и не мы их посадили, но нам хватило ума их сохранить и холить.

Легкий ветерок колышет тени листьев. Во рту вкус вина, в воздухе — аромат плодов смоковницы, приправленный травкой. В райском саду звонит мобильник, и из телефона доносится голос того, кого большую часть прожитых лет я старалась вычеркнуть из памяти.

Сказать по правде, голоса я не узнала. Зазвонил телефон, мне было лень отвечать, но на экране высветился заграничный номер, и, хотя чуть раньше мы говорили с сыновьями, и я твердо знала, что никто из них звонить не может, я все же поднесла аппарат к уху — ведь на международный звонок невозможно не ответить.

Он спросил: «Могу я поговорить с миссис Брандис?» — по-английски спросил, хотя знал иврит и, когда мы с ним были знакомы, он говорил на иврите.

Я ответила: «Элинор слушает».

Он сказал: «Здравствуй, Элинор», — назвав меня по имени, и только после этого представился: «Это Арон Готхильф».

Я ничего не сказала и непонятно почему не прервала разговор. Молча протянула телефон мужу, который взял его сразу же, не спрашивая: «Что?» и «В чем дело? Кто это?»

Я услышала: «Говорит Одед Брандис», — и потом, совсем рядом, неразборчивый поток речи с другого конца линии. Я видела, как сузились глаза мужа, как он рассеянно погасил недокуренную сигарету, а потом властно и непреклонно сказал: «Жена не желает с вами говорить. Этот разговор неуместен, прошу больше сюда не звонить».

Человек мгновенной реакции, он встал между нами, но было слишком поздно — его быстрая реакция запоздала. Арон Готхильф искал и нашел меня, он узнал номер моего личного телефона и мою фамилию по мужу, которая часто, слишком часто мелькает в газете. Он искал меня, он стремился дотянуться до меня, и он сможет сделать это снова, как только пожелает.

Я сидела, выпрямившись, и когда муж положил телефон, встал и обнял меня сзади, — я не откинулась назад…

«Что он сказал?» — требовательно спросила я. Объятие, сковывающее движения, стало вдруг мне неприятно.

«Оказывается, он собирается приехать в Израиль, — ответил Одед извиняющимся тоном. — Какие-то идиоты пригласили его на конференцию. Он сказал, что очень хотел бы, чтобы ты согласилась с ним встретиться. А я говорю — послушай меня, Элинор: я говорю, давай забудем о нем, давай забудем об этом звонке. Этот человек с его конференцией нам совершенно ни к чему!»

«Ты понял, чего он хочет?» — я убрала руку Одеда со своей груди.

«Чего он хочет? Не знаю. Он выражался не то, чтобы туманно, — осторожно, я бы сказал. Упомянул своих внуков — у него есть несколько внуков в Бней-Браке. Знаешь, я думаю… Да, я думаю, он хочет наладить с нами отношения. Как бы невероятно это ни звучало, он хочет наладить отношения. Он дважды повторил, что он уже стар…»

«И слышать не желаю! — сказала я, сбрасывая с себя его вторую руку. — Это уже не актуально».

«Да, — эхом отозвался Одед. — Этот человек уже не актуален».

«Перестань называть его человеком! — поправила я. — Это не человек, и я ничего не хочу о нем слышать, потому что все это уже не нужно. Запомни одно: я никогда, понимаешь? — никогда! — даже, когда он сдохнет, не прощу ему того, что он был!»

Глава 2

Одед утверждает, что я заговорила об изнасиловании уже при первой нашей встрече. А я точно помню, что на первом свидании ничего такого не было (только на третьем), и настаиваю на том, что его память предвосхищает события с целью их драматизировать. Но в том, что касается последовавшей сцены, расхождений у нас нет.

Я рассказала ему об этом — не слишком много — и как отрезала:

— Вот и всё. И не думай, что я собираюсь рассказывать что-то ещё, подробностей не жди!

И он, совершенно растерявшись, поддакнул:

— Да, конечно.

Потом спросил:

— Но почему? — а что ещё он мог сказать?

— Прежде всего, потому, что насиловали мою сестру, а не меня, понимаешь? Это во-первых. И, кроме того… Неважно.

— Кроме того — что?

— Отстань.

— Нет, скажи!

— Кроме того, ты мужчина. Ты можешь честно сказать, что никогда не воображал себе изнасилование? Что не хотел бы взглянуть хоть одним глазком? Это не вполне вопрос, так что можешь не отвечать.

Я была несправедлива. Очень несправедлива. Одед Брандис из земли соли — гордость школы (той, что рядом с университетом), черный пояс в классе для особо одаренных, отличник десантных войск, волонтер на ниве правопорядка в Негеве, надежда и опора страны — Одед Брандис был уязвлен.