Ложь во благо, или О чем все молчат

Цветным поденщикам нравилось работать на мистера Гардинера. Он платил им столько же, сколько белым, да еще ближе к полудню угощал всех нас сэндвичами с сыром пимиенто, приготовленными Дезире. Обедать мы уходили домой: там соскребали с себя смолу и лопали как в последний раз. Джорданы тоже тащились домой, в свой домик вроде нашего, только по ту сторону табачного поля, на открытом месте. В это время года я считала, что нам везет из-за тени, но зимой они, наоборот, грелись на солнышке, а мы замерзали чуть ли не до смерти. Мне нравилось у них бывать: уж больно вкусно там пахло едой. Даже если я заглядывала к ним сытой, у меня сразу начинали течь слюнки. Нюх подсказывал: под этой крышей орудует мама. Там чувствовалось присутствие человека, окружающего всех остальных своей заботой. У меня в доме никогда не пахло так, как у Джорданов, даже когда мы готовили что-то вкусное.

Остальные цветные работники обедали за столами вокруг дома Гардинеров. Случалось, мистер Гардинер приглашал нас – меня, Нонни и Мэри Эллу – поесть внутри с ним и с Генри Алленом. Мы с Генри Алленом всегда вели себя так, словно едва знакомы, когда вместе обедали, старались не смотреть друг другу в глаза из страха, что нас разберет смех. То же самое происходило, когда по утрам в воскресенье они подвозили меня в церковь. Нонни и Мэри Элла после рождения Уильяма стеснялись бывать в церкви, а меня Гардинеры брали с собой. Мы с Генри Алленом устраивались на заднем сиденье их старого «Форда» как можно дальше друг от друга и делали вид, что не знаем друг друга по именам. Мне нравилось, что никому невдомек, что я знаю этого парня буквально как облупленного, вдоль и поперек. Гардинеру-старшему это пришлось бы не по нраву: я была на его земле арендатором, не более того.

– Не зевай! – сказала мне Лита тихо, так, чтобы Нонни не услышала и не заорала на меня. Я связывала листья не так шустро, как раньше, потому что следила за Мэри Эллой. Нельзя было, чтобы она загляделась на кого-то из парней, тем более из взрослых мужчин, вкалывавших в поле: от этого у нее в башке могли завестись опасные мысли.

Потом Лита запела «Ступай, скажи это на горе», а мы стали ей подпевать. Эту песню Нонни любила, поэтому тоже не удержалась и заголосила во все горло, хотя голос у нее был теперь совсем не тот, что прежде. Помнится, в раннем детстве я очень любила слушать ее пение. От ее гимнов дрожал весь дом. Это было еще до того, как все пошло не так, когда у нее еще не было ни диабета, ни ревматизма, когда с нами жили мама и папа, а в страду мы с Мэри Эллой носились с Генри Алленом и с младшими Джорданами, швыряясь друг в дружку рогатыми гусеницами, и ужасно важничали, если могли заработать пару грошей подбором опавших табачных листьев. Всех нас, белых и цветных, сплачивали игры и труд, мы не различали цвета кожи. Но однажды – мне тогда было десять лет – Эли занес в лавку Гардинеров пакет для миссис Гардинер, и я спросила его в присутствии других покупателей: «Хочешь пойти рыбачить?» Тут Нонни схватила меня за руку и так сильно ущипнула, что я потом месяц ходила с синяком.

«Не смей с ним болтать!» – прошипела она мне в ухо. Можно было подумать, что бывал хотя бы один день, когда бы мы с Мэри Эллой с ним не болтали! Но Эли понял и даже на нас не взглянул: сделал вид, что ничего не слышал. Он-то уже уяснил то, что нам еще только предстояло усвоить: что цветные и белые на людях держатся отдельно. Особенно цветные ребята и белые девочки. В тот день мы получили урок. Дома мы могли дружить, но для внешнего мира мы должны были оставаться друг другу чужими.

Я смотрела, как работает Лита. Она поглядывала в поле, как и мы, и я не могла не предположить, что кто-то из мужчин, гнущих там спину, – близкий ей человек. По-настоящему близкий. Уж не отец ли Родни? Болтали, что у нее все дети от разных отцов. «Не могут держать себя в узде, – втолковывала нам Нонни. – Как были, так и остались зверями из джунглей». Но Лита совсем не напоминала мне зверя. Я завидовала всем ее сыновьям: у них была мать, на которую они могли положиться.

После обеда было до того жарко, что малыш Уильям раскапризничался хуже мула: то падал в грязь, то лез к нам и даже бил по рукам, требуя внимания. Все мы уже измаялись и измучались от жажды, и я не могла дождаться, когда Гардинер принесет нам попить. Уильям припустил к ведру с водой у сушильни и потянулся за черпаком из зеленой тыквы. Нонни бросилась за ним с неожиданным проворством и схватила за руку.

– Это черпак для цветных! – С этими словами она протянула ему половинку желтой тыквы, которой пользовались мы. Он так заверещал, что заглушил пение.

– Хватит! – сказала Нонни. – Увожу его домой.

И она потащила мальчонку по пыльной дороге. По пути он без устали дергал ее за руку и болтал ногами в воздухе.

Потом из-за сушильни появился мистер Гардинер.

– У меня не хватит на всех сырных крекеров, – обратился он ко мне. – Принеси из лавки новую коробку.