Ложь. Записки кулака

Я поведал ему о своих невзгодах и сказал, что мне бы хотелось поговорить об этом с товарищем Маленковым. После этого его добродушие сразу пропало. Тогда я расстегнул полушубок, сославшись на духоту и, когда этот плюсовый шнырь увидел мой орден, то тут же вскочил на ноги и скрылся за дверью. Через некоторое время возвратился и сказал, что товарищ Маленков примет меня завтра. На другой день меня пропустили в кабинет Маленкова. Комната небольшая, уютная, с большим ковром на полу. Возле стола стоит плотный, я бы сказал даже жирный мужчина, невысокого роста, в кителе защитного цвета. Пуговицы все застегнуты до самого горла. Волосы черные, лицо широкое, плоское, какое — то бабье. Щеки отвисли, шеи почти нет. Пригласил меня присесть, сам сел на стул и говорит:

— Мой помощник рассказал о вчерашней с вами беседе и о том, что вас волнует. Так что вы, Никита Егорович, хотите от меня?

А я и отвечаю:

— Я хочу, чтобы местная власть, не вмешивалась в наши дела, чтобы нас восстановили в правах, вернули нам наше имущество!

— А на основании чего я должен этим заниматься?

— Хотя бы на основании статьи товарища Сталина!

Достаю из кармана газету со статьей товарища Сталина и разворачиваю ее на столе. Тогда он мне говорит:

— Вы не утруждайте себя, ибо статью я хорошо изучил, а вот вы ее плохо читали. Да, товарищ Сталин критиковал местную власть за перегибы в коллективизации, за ущемление бедняка и середняка, но он ничего не сказал в статье о кулаках и о том, что отдавать ли им имущество и восстанавливать ли их в правах? Это дело ЦК ВКП (б). Конечно, ваше дело исключительное, вы орденоносец и все, что будет от меня зависеть, я постараюсь решить!

Ушел я от него без всякой надежды. Да, что он может сделать, если сам Калинин не смог нам помочь?

Братья опять закурили, помолчали.

— А у тебя, какие дела? — прервал молчание Никита.

— Те же самые, что и у тебя. В райкоме мне сказали, что у них нет никаких указаний насчет раскулаченных. В Обкоме сказали то же самое, что тебе сказал Маленков. Хотел пристроиться в городе на работу, но там своих безработных некуда девать. Был на шамотном заводе в Семилуках, но там мне начальник кадров прямо сказал, что им раскулаченных запретили брать на работу!

— И что же дальше?

— Ничего, еще немного подождем, может быть что-нибудь да проясниться, а нет, тогда и придумаем!

Село праздновало пасху. Люди отмечали Христово воскресение и одновременно радовались тому, что, наконец, покончили с колхозом. Церковь была разгромлена, а поэтому праздновали под открытым небом. День выдался теплым и солнечным, улицы с самого утра были полны народу. Молодежь затевала игры, женатые ходили в гости, отовсюду разносился смех, раздавались переборы гармошек, песни. Отметить пасху решил и Козырев. Он собрал сельское начальство, активистов и предложил в этот день начать пахоту.

— Во-первых, — утверждал он, — нужно показать людям, что никакие праздники, тем более религиозные, не должны мешать главному празднику на селе — севу. Во-вторых, мы должны показать людям мощь машин и торжество коллективного труда.

В самый разгар народных гуляний послышался грохот и из-за церкви, по Большаку, дымя высокой трубой, покатил трактор, следом второй. За ними тянулись на прицепах две подводы, груженные плугами и боронами. На первом тракторе развивался красный флаг, а за рулем, сидя на железном сидении, восседала Варька Култышкина. На втором сидел Мишка Рыбин. За ними гуськом тянулись активисты во главе с местной властью. Люди, оглушенные грохотом, притихли и с удивлением рассматривали железные чудовища. Ребятишки гурьбой бежали рядом с трактором, оглашая окрестность криком и гоготом, и с восхищением смотрели, как огромные колеса своими треугольными шипами безжалостно коверкают накатанную дорогу. Когда мотор начинал чихать и фыркать, ребятишки в страхе разбегались по сторонам, боясь, как бы трактор, словно бодливая корова, вдруг не набросился на них. Некоторые женщины крестились, поминая недобрым словом Козырева, другие же хватали за руки своих чад и тащили по домам. И только возмутитель спокойствия и праздничного настроения людей, стоя на ступеньке трактора рядом с Варькой, боковым взглядом отмечал, какое неизгладимое впечатление произвело появление тракторов.

Тракторная колонна по Большаку спустилась вниз к реке, пересекла мост и остановилась на краю отдохнувшего за зиму поля. По распоряжению Козырева тракторная бригада прицепила к тракторам по два немецких плуга и две бороны. На первый трактор сел сам Козырев и проложил первую борозду. Потом он остановил трактор, немного углубил лемеха и вновь тронулся с места. Трактор натужно взвыл, но пошел по полю, оставляя за собой ровную полосу вспаханной земли.