Ложись

Потом взялись за Карлоса — Хромого. Раньше Карлос был в другом батальоне. Его ранило в первый же день. Разрывная пуля угодила в бедро. Теперь в зажившую рану умещался кулак. Повара дразнили его, утверждая, что его хромота — одно надувательство. «Как только тебя домой отпустят — сразу палку бросишь».

Хромой не любил, когда над ним подшучивали. «Не лезь, слышишь!» Сначала он смеялся, потом разозлился, настроение у него испортилось. Он не знал, как от них отвязаться. И в сердцах сорвался с места. Парень был трусоват.

— Оставьте его в покое! — вмешался Аугусто. — Вернись, Карлос!

Хромой вернулся. На его забавной физиономии, напоминавшей лицо клоуна, появилась мягкая улыбка.

— Расскажи-ка про ту лисичку из твоей деревни, — обратился Хинольо к Прадо.

— Лучше ты расскажи, что у тебя вышло с той, замужней.

— Было это в одной деревне под Гвадалахарой. Я ей говорю: «Давай-ка бери банку с сардинами, а то помрешь с голоду». — «Это я-то помру с голоду? Да у меня дома целый окорок!» Ну что тут будешь делать! А она, баба здоровущая, значит, и говорит мне: «Пошли поглядим на него, парень».

— И ты пошел? — спросил его, ухмыляясь, Хромой.

— А то как же! Не отказываться ведь! «Давай, — говорю, — пойдем, попробуем разгрызть». А она знай свое. «Пойдем, поглядим на него, парень, пойдем!» — «А чего на него смотреть! Есть его надо». Ну, и завалились мы к ней. В столовой висят портретики. «Это твои родители?» — «Нет. Это я с мужем». — «Так, понятно! Твой муж такой старый? Немного ж тебе от него проку было». — «Э! Да ты все болтаешь и болтаешь». А что еще было делать? Она вся какая-то корявая, морда страшная…

— Давай, давай, не тяни.

— Я и говорю ей: «Ладно». И ложусь с ней, вроде как муж.

Потом все взгрустнули. Родной дом далеко, воевать надоело до ужаса, много друзей погибло.

Из задумчивости их вывел Хинольо, задав, как всегда, один из своих странных вопросов.

— Послушай, Рока, как нужно сказать, слуга господень или служака господень?

— Слуга.

— Слуга? Но у меня было изображение покровителя нашей деревни и…

— Слуга, слуга, дружище, не будь таким упрямым, — вмешался Прадо.

— Слуга? Может быть, потому, что родился от прислуги.

Все покатились со смеху.

— Ну и осел же ты, Хинольо! — воскликнул Карлос.

— Не болтай-ка чего не надо, — с достоинством возразил Хинольо.

Глава двадцать шестая

Внезапно Аугусто останавливается, замолкает и смотрит на этого человека. Это уже не в первый раз. Кто он? Гусман видит, как он кричит, кидается из стороны в сторону, ругается на чем свет стоит, оскорбляет солдат, таскающих ящики со снаряжением. Те слушаются неохотно, и у него появляется желание наброситься на них с кулаками. «Если ты так торопишься, таскай сам». Чтобы показать пример, он принялся за работу. Однако его пример не произвел впечатления. Наконец машина нагружена. Еще не остыв и бормоча под нос проклятия, уставший и потный капрал направился к кабине. Но кабина занята двумя больными. Выругался, забрался в кузов и дал приказ двигаться.

Рядом с ним Эспиналь. Он ласково трогает Аугусто за плечо.

— Ладно, дружище.

И тогда, успокоившись, он думает об этом грубияне, который чертыхался несколько минут назад. «Жалкий тип, жалкий. Неужели это я?»

Ночь великолепна. Прояснилось. Небо безоблачное. Луны нет, но поразительно много звезд. Аугусто отыскал Полярную. Когда он смотрит на нее, его всегда охватывает тоска по дому. Полярная звезда показывает север, там его очаг.

Очень холодно. Но пока это приятно. Мороз освежает потное лицо и успокаивает.

Аугусто улыбнулся. Вспомнил Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть. Пуля, которую тот получил в боях под Эль Педрегалем, задела легкое. Несколько месяцев Сан-Сисебуто пробыл в госпитале и только что вернулся в роту. Он по-прежнему не любит работать, по-прежнему, несмотря ни на что, всегда в хорошем настроении.

Аугусто часто отчитывает его.

— Эй, Сан-Сисебуто, таких лодырей, как ты, свет не видывал!

— Знаете что, капрал, я не трактор. А эти ящики порядком тяжелы.

— Ты так думаешь? — Аугусто хватает ящик. — А ну давай, хватит бездельничать!

Тогда Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть, чтобы умиротворить Гусмана, прибегает к одной из своих тирад. Он обогатил лексику, пока лежал в госпитале. С забавной торжественностью он поднимает приплюснутый, словно утиный клюв, указательный палец и глядит на Аугусто своими хитренькими глазками.

— Послушайте-ка, капрал. Вы дядюшка терапевтический всегда и во веки веков никогда и ни за что на свете не показывали, что стипендия и патология фантомины слова…

— Хватит трепаться, принимайся за работу! И не обращайся ко мне на «вы», я этого не люблю! — перебил его Аугусто.

— Слушаюсь, ваша милость! — Он отдал честь, вывернув руку, грохнул своими огромными сапожищами и вытянулся по стойке смирно.