Ложка

Неожиданно я чувствую, что пожилая дама стоит за моей спиной, и мне становится не по себе. Мадлен подносит руку к каждому листку — такое ощущение, что она хочет схватить его и порвать. Дойдя до «Ложки и огрызка яблока», дама застывает.

— Прошу к столу! — кричит Пьер.

Мадлен хватает рисунок, несколько раз складывает его и прячет в рукав своей блузки, точно бумажную салфетку.

Потребность в искусстве

Пока Баске-Куртуа отдыхают, я валяюсь под деревьями в саду и составляю письмо маме. Жара подавляет все живое. Молчат даже сверчки.

Дорогая мамочка!

Надеюсь, у тебя все хорошо. Я путешествую по Франции только девять дней, а ощущение, будто уже…

Пальцы воняют белым уксусом, с каждой новой выведенной строчкой запах усиливается. Из домика во дворе замка доносится стук — кто-то с ожесточением ударяет пальцами по металлическим клавишам. Щелк, щелк, щелк-щелк-щелк… Пьер считает, что их арендатор в душе поэт. Я его еще ни разу не видела, но этот стук слышу ежедневно. Вероятно, у журналиста прилив вдохновения. Будь я журналисткой, могла бы устроить расследование и узнать историю странствия ложки, могла бы написать об этом рассказ. Счастлив тот, кто, подобно ложке, совершил приятную поездку…

С грустью думаю о том, что моими стараниями заварилась настоящая каша — мама теперь проводит уик-энды в одиночестве, за стойкой администратора в гостинице вечно никого нет, а тут, в Бальре, Мадлен приходит в бешенство при одном только взгляде на привезенную мной ложку. Возможно, она подобна тем ракушкам или насекомым, которых беспечные люди забирают домой, тогда как те играют жизненно важную роль в своей экосистеме. Возможно, ложка играла жизненно важную роль в экосистеме гостиницы «Красноклювые клушицы» и, увезя ее оттуда, я нарушила метафизическое равновесие.

Трудно составлять письмо, когда думаешь о чем-то другом.

Мама, хочу задать тебе такой вопрос: не находишь ли ты, что твоя жизнь противоположна положительной эволюции?

Еще хочу сообщить, что понемногу знакомлюсь с творчеством живописцев…

Пасущиеся в поле коровы ложатся на траву. Кажется, это означает, что приближается ненастье. Петух, путающий день с ночью, надрывно кукарекает. Журналист барабанит по клавишам. От моих пальцев разит уксусом, террикон давит на ребра… щелк-щелк-щелк, щелк, щелк, щелк, щ-щелк-щелк-щелк, щелк, щелк, щелк-к-к-к…

Золотисто-зеленый скарабей зарывается в траву.

Поднимаю голову, отклеивая щеку от листка бумаги. На нем остается вмятина, по строчкам расплываются капли слюны. Убираю блокнот в карман и медленно иду в сторону поселка. Мне нужно к одному пожилому господину — мы договорились, что я приведу в порядок его ньюфаундленда. Колетт объяснила, что мне предстоит вымыть пса в ванне, перетащить на кухонный стол и высушить феном. Эта местная традиция вызывает у меня улыбку. У нас в гостинице собак моют из поливочного шланга, после чего загоняют в гараж сохнуть. Как бы то ни было, а владелец ньюфаундленда посулил мне за труд три франка. Пьер говорит, это эксплуатация, но, как возражает Колетт, каждый заработанный су есть шаг к свободе.

Дорогая мамочка!

Надеюсь, у тебя все хорошо. Я путешествую по Франции только девять дней, а ощущение, будто уже лет пять. Работаю тут за кров и еду, и мне это безумно нравится! По утрам я помогаю Пьеру в мини-музее или в огороде, днем выполняю мелкие поручения за деньги — коплю на оплату ремонта «вольво».

Мама, хочу задать тебе такой вопрос: не находишь ли ты, что твоя жизнь — в целом, не только на нынешнем этапе — противоположна положительной эволюции?