Ложная слепота

— Просто… вы все отчего-то предполагаете, что они враждебны. Словно достаточно будет одного радиообращения, чтобы они набросились на нас.

Бейтс пожала плечами.

— Осторожность кажется уместной. Пускай я вояка, но не рвусь наступать на мозоли ребятам, которые скачут от звезды к звезде и терраформируют коричневые карлики. Никому здесь не надо напоминать, что «Тезей» — не боевой корабль.

Она сказала «никому», а имела в виду — Сарасти. А тот, сосредоточившись на своих целях, не ответил. По крайней мере, вслух; но его профили изъяснялись другим, неслышным языком.

«Пока нет», — говорили они.

* * *

Бейтс, кстати, была права. Официально «Тезей» проектировался для разведки, а не для боя. Без сомнения, наши хозяева предпочли бы нагрузить его ионными пушками и ядерными бомбами наряду с научным оборудованием, но даже теленигилянионный топливопровод не мог нарушить третьего закона Ньютона. Вооруженный прототип пришлось бы разрабатывать слишком долго; груженный тяжелой артиллерией, более массивный, он бы гораздо дольше разгонялся. Время важнее оружия, решили наши господа. Если будет время, фабрикаторы в случае нужды могут построить почти все, что нам нужно. Чтобы с нуля воссоздать ионное орудие, времени уйдет немало, и сырье нам, возможно, придется добывать на астероиде поблизости, но мы бы справились. Если наши противники согласятся обождать честной игры ради.

Но каковы шансы, что даже лучшее наше оружие окажется эффективным против интеллекта, сотворившего Огнепад? Если неведомые создатели светлячков враждебны, то нам конец, как ни старайся. Пришельцы технологически развиты — и были те, кто заверял, что это по определению делает их враждебными. Технология, говорили они, подразумевают агрессию.

Тут, пожалуй, требуется объяснение, хотя сейчас оно к делу вовсе не относится. После стольких лет не мудрено и забыть, с чего все начиналось.

Жили-были три племени. Оптимисты, чьими святыми покровителями были Саган и Дрейк, верили во вселенную, кишащую благодушными аборигенами, в духовное братство, которое выше и просвещённее нас, в великое галактическое содружество, куда когда-нибудь взойдем и мы. Без сомнения, говорили Оптимисты, космические перелеты предполагают миролюбие, ибо требуют контроля над разрушительными силами. Любая раса, неспособная подняться над собственными скотскими инстинктами, самоуничтожится задолго до того, как ей под силу будет преодолеть межзвездные бездны.

Напротив Оптимистов поселились Пессимисты, преклонявшие колена пред идолищем святаго Ферми и сворою малых присных его. Пессимистам мнилась безлюдная вселенная, полная мертвых скал и прокариотических соплей. Шансы слишком малы, настаивали они. Слишком много блудных планет, слишком много радиации, слишком велик эксцентриситет слишком многих орбит. То, что существует хотя бы одна Земля, суть исключительное чудо; надеяться на множество их — значит оставить рассудок и предаться шаманскому безумию. В конце концов, вселенной четырнадцать миллиардов лет: если бы в галактике зародился не один разум, разве его представители не были бы уже рядом с нами?

А на равном отдалении от тех и других обитали Историки. Они не слишком задумывались над возможным появлением разумных инопланетян из дальнего космоса — но если такие существуют, говорили Историки, то пришельцы будут не просто умны. Они будут опасны.

Вывод этот может показаться даже слишком очевидным. Что есть история человечества, как не последовательная поступь новых технологий, попирающих старые железной пятой? Но предметом рассмотрения служила в данном случае не история человечества и не бесчестное преимущество, которое орудия давали одной из сторон; угнетенные подхватывают совершенное средство уничтожения так же охотно, как угнетатели — дай им только полшанса. Нет, вопрос заключался в том, откуда вообще взялись орудия. В том, для чего они нужны.

С точки зрения Историков, орудия создавались с единственной целью: придавать сущему противоестественные формы. Они обращались с природой как с врагом, они по определению являли собою мятеж против натуры вещей. В благоприятной среде технология не выживает и не развивается в культурах, пораженных верой в естественную гармонию. Зачем изобретать термоядерные реакторы, когда климат прекрасен, а пища изобильна? Зачем строить крепости, когда нет врагов? Зачем насиловать мир, который не представляет угрозы?

Не так давно человеческая цивилизация могла похвастаться множеством ветвей. Даже в двадцать первом веке отдельные изолированные племена едва додумались до каменных орудий. Некоторые остановились на сельском хозяйстве. Другие не успокоились, пока не покончили с самой природой, третьи — пока не построили города в космосе.

Но все мы рано или поздно успокаивались. Каждая новая технология стаптывала менее совершенные, карабкаясь к некоем асимптоте довольства, пока не останавливалась — пока моя родная мать не улеглась личинкой в медовую соту, под уход механических рук, по доброй воле отказавшись от борьбы.