Ложная слепота

Где я был, когда на землю обрушились огни?

Выходил из райских врат, оплакивая отца, который со своей, по крайней мере, точки зрения, — был еще жив.

С тех пор как Хелен ушла под капюшон, минуло почти два месяца. Это по нашему счету два месяца. Она же могла прожить день, а могла и лет десять; виртуальные боги настраивали помимо всего прочего и часы субъективного времени.

Возвращаться мать не собиралась. С мужем соизволяла встречаться только на условиях, равнозначных пощечине. Он не жаловался, навещал ее всякий раз как жена позволяла: дважды в неделю, потом раз в неделю. Потом — раз в две недели. Их брак распадался с экспоненциальной обреченностью радиоактивного изотопа, и все же отец тянулся к ней и принимал ее условия.

В день, когда на Землю рухнули огни, я вместе с ним стоял у постели матери. Случай был особый — последний раз, когда мы могли увидеть ее во плоти. Два месяца ее тело, вместе еще с пятью сотнями новопоступивших в приют, лежало в приемной, доступное для обозрения родственникам. Конечно, контакт оставался иллюзией, как и должен был: оно не могло с нами общаться, но оставалось зримым, плоть его была теплой, а простыни — чистыми и глажеными. Из-под капюшона выглядывала нижняя челюсть Хелен, хотя глаза и уши закрывал шлем. Можно было к ней прикоснуться. Отец часто так и делал. Возможно, некая частичка ее сознания ощущала это.

Тем не менее, в конце концов, кому-нибудь придется захлопнуть гроб и сплавить останки. Место потребуется для новоприбывших. Мы пришли, чтобы провести с матерью последний день. Джим еще раз взял жену за руку. С ней по-прежнему можно будет общаться — в ее мире и на ее условиях, — но к вечеру остов упакуют в хранилище, слишком эффективно утрамбованном, чтобы принимать посетителей из плоти и крови. Нас уверяли, что тело останется в целости: тренировка мышц электростимуляцией, регулярное питание и обогрев плоти. Оболочка всегда будет готова вернуться к работе, если рай вдруг пострадает в некоей непредставимой катастрофе. Все, объясняли нам, обратимо. И все же — так много стало восходящих, а никакие катакомбы не могут расширяться до бесконечности. Ходили слухи о расчленениях, об усечении несущественных частей с течением времени, согласно некоему алгоритму оптимальной упаковки. Быть может, к следующему году от Хелен останется лишь торс, а еще через год — только отрубленная голова. А может, ее тело срежут до самого мозга прежде, чем мы выйдем из здания, да так и оставят ожидать последнего технологического прорыва, который возвестит начало Великой Цифровой Перезаписи.

Слухи, говорю же. Сам я лично не встречал никого, кто вернулся бы после восхождения. Хотя — а кто захотел бы? Даже Люцифер покинул небеса, лишь когда его с них сбросили.

Папа, возможно, знал точно — он всегда был в курсе того, о чем большинству людей знать не положено, но никогда не болтал лишнего. Если отец и мог что-то рассказать, его откровение, очевидно, не заставило бы Хелен передумать, а для Джима этого было достаточно.

Мы накинули капюшоны, служившие для невключенных разовыми пропусками, и встретили маму в спартански обставленной гостиной, которую она измышляла для наших встреч. Окон в ее мир не предусматривалось — ни намека на ту утопию, что она создала для себя. Хелен даже не воспользовалась препрограммированными гостевыми средами, созданными для уменьшения неудобства гостей. Мы оказались в безликой бежевой сфере пяти метров в поперечнике. И никого, кроме нее. Возможно, подумал я, в ее представлении такая обстановка не слишком отличается от утопии. Отец улыбнулся.

— Хелен.

— Джим.

Она была на двадцать лет моложе, чем оболочка на кровати, и все же у меня от ее вида мурашки но спине поползли.

— Сири! И ты пришел!

Она всегда обращалась ко мне по имени. Не припомню, чтобы мать когда-нибудь называла меня сыном.

— Ты здесь все так же счастлива? — спросил отец.

— Невероятно. Как бы я хотела, чтобы ты присоединился к нам.

Джим улыбнулся.

— Кому-то надо поддерживать порядок.

— Ну, ты же знаешь, мы не прощаемся, — возразила она. — Вы можете навещать меня, когда захотите.

— Только если ты сменишь обстановку.

Не просто шутка — лживая шутка; Джим пришел бы по её зову, даже если бы идти пришлось босиком по битому стеклу.

— И Челси тоже, — продолжала Хелен. — Так здорово было бы, наконец, после стольких месяцев с ней познакомиться.

— Челси не придет, Хелен, — пробормотал я.

— Ну да, но я же знаю, вы еще общаетесь. Понимаю, у вас были особые отношения, но то, что вы разошлись, не значит, что она не…

— Ты же знаешь, она…

Я замер на полуслове. В голове зародилась неприятная мысль: возможно, я действительно не сказал им?

— Сынок, — вполголоса промолвил Джим, — может, оставишь нас на минутку?