Ложная слепота

Ей казалось, она открывала мне Америку. Казалось, я не знал, к чему идет дело, потому что молчал. А я, пожалуй, раньше нее все понял. Просто ничего не говорил, боялся дать ей повод.

Мне было тошно.

— Ты мне небезразлична, — выдавил я.

— Насколько тебе вообще что-то небезразлично, — признала она. — Но ты… я хочу сказать, временами все в порядке, Лебедь, временами с тобой так здорово, но стоит нашим отношениям хоть самую малость углубиться, как отступаешь и оставляешь тело на милость своего… боевого робота. И я просто не могу больше это терпеть.

Я не сводил взгляда с бабочки на ее запястье. Радужные крылышки лениво подрагивали, складывались. Мне стало любопытно, сколько же у нее таких татуировок; я видел пять, на разных частях тела, хотя одновременно больше одной не появлялось. Подумывал спросить, но сейчас момент был неподходящий.

— Временами ты бываешь такой… такой жестокий, — говорила она. — Я понимаю, это не со зла, но… не знаю. Может, я для тебя просто предохранительный клапан, пар спускать. Может, тебе приходится так глубоко уходить в работу, что все просто, ну, накапливается, и нужна груша для битья. Может, поэтому ты все это говоришь.

Вот теперь она ждала от меня ответа.

— Я был с тобой честен, — ответил я.

— Да. Патологически. Была хоть одна дурная мысль, которой ты не высказал вслух? — голос ее дрожал, но глаза — хоть теперь — остались сухими. — Пожалуй, я виновата не меньше твоего. Даже больше. Я со дня нашей встречи понимала, что ты… отстраненный. Наверное, в глубине души сразу знала, что этим кончится.

— Тогда какой смысл стараться? Если знала, что мы просто вот так вот разойдемся?

— Ох, Лебедь. Разве это не ты твердишь, что все рано или поздно рушится? Или не ты говорил, что все проходит?

Мои отец и мать удержались. По крайней мере, дольше, чем мы.

Я нахмурился, поражаясь, как эта мысль вообще позволила себе забрести ко мне в голову. Челси посчитала моё молчание за обиду.

— Наверное… я думала, что смогу помочь, понимаешь? Исправить то, что тебя сделало таким… таким вечно озлобленным.

Бабочка начала гаснуть. Никогда прежде такого не случалось.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать? — спросила она.

— Ага. Что я развалина.

— Сири, ты даже от тюнинга отказался, когда я предлагала. Ты так боишься, что тобой начнут управлять, шарахаешься от базовых каскадов. Ты единственный, кого я знаю, кого можно взаправду, на полном серьезе назвать неисправимым. Не знаю. Может, этим даже стоит гордиться.

Я приоткрыл рот — и захлопнул.

Челси грустно улыбнулась.

— Что, Сири, — ничего? Ни слова? Было время, когда ты всегда и точно знал, что сказать, — ей вспомнилась какая-то ранняя версия меня. — А теперь я гадаю, сказал ли ты мне хоть слово правды.

— Это уже хамство.

— Да, — она поджала губы. — Да, ты прав. Я вовсе не это пыталась сказать. Пожалуй… не в том дело, что твои слова — неправда. Скорее ты просто не понимаешь их смысла.

Крылья потеряли цвет. Бабочка превратилась в хрупкий, почти неподвижный карандашный рисунок.

— Я согласен, — проговорил я. — Я сделаю тюнинг. Если это для тебя так важно. Прямо сейчас.

— Поздно, Сири. С меня хватит.

Может, она хотела, чтобы я её окликнул. Все эти неслышные вопросительные знаки, многозначительные паузы. Может, давала мне возможность оправдаться, вымолить еще один шанс. Искала причины передумать.

Я мог попытаться, сказать: «Не надо, прошу. Умоляю. Я не хотел тебя прогнать, только чуточку, на безопасное расстояние. Пожалуйста. За тридцать долгих лет я не ощущал себя ничтожеством только рядом с тобой».

Но когда я поднял глаза, бабочки уже не было. И не было Челси. Она ушла, забрав с собой груз. Унесла сомнение и чувство вины за то, что довела меня. По-прежнему думала, что в нашей несовместимости нет ничьей вины, что она старалась как могла и что даже я старался, согбенный прискорбными тяготами психологических проблем. Она ушла. И может быть, даже не винила меня. А я так и не понял, кто из нас принял окончательное решение.

В своем ремесле я был мастер. Такой, сука, мастер, что занимался им даже в личной жизни.

* * *

— Господи! Вы слышали?! — Сьюзен Джеймс металась по вертушке, как ошалевший гну при пониженном тяготении. Я под прямым углом мог различить белки ее глаз. — Подключай канал! Канал подключай! Вольеры!

Я подчинился. Одни из болтунов колыхался в воздухе, второй по-прежнему жался в углу.

Джеймс приземлилась рядом со мной на обе ноги и пошатнулась.

— Сделай громче!

Шипение воздухоочистителей. Отдаленный механический лязг, отдающийся в корабельном хребте; рокот корабельных кишок. И больше ничего.

— Ладно; значит, перестали, — Джеймс вытащила дополнительное окошко и пустила запись в обратную сторону.

— Вот, — объявила она, выкрутив громкость на максимум и запустив фильтр.

Парящий болтун в правой половине окна уперся кончиком протянутого щупальца в перегородку между двумя вольерами. Съежившийся болтун слева оставался неподвижен.

Мне показалось, я слышу что-то. На краткий миг словно мошка прожужжала, вот только ближайшая мошка летала где-то в пяти триллионах километров от нас.