Ложный король

Глаза Дитя вдруг изменились. Насмешливое томное выражение за долю секунды сменилось на холод и даже враждебность.

– Да так… Ничего, – Бен почувствовал, как от обращённого на него пытливого взгляда у него пересохло во рту.

– Правда? Значит, мне послышалось?

– Наверное, тут эхо такое. Слышно, что болтают на другом конце замка…

– Неужели?

Стальные, как лезвие меча, глаза, не моргая, смотрели на слугу.

– Правда, ваше высочество. Честное слово.

В руке их высочества появилась выхваченная из печи кочерга.

– Вот как?

Секунда – и красный раскалённый железный конец впился в плечо сидевшего с самого края поварёнка. Зашипела обожжённая кожа, завоняло пригоревшим мясом. Слуги, как распуганные куры, бросились от стола врассыпную.

– Ай! Ай! – до хрипа надорвав связки, завопил поварёнок, пытаясь укрыться от огненного жала под столом, как вдруг Дитя схватило его за шиворот, выволокло из укрытия и прижало щекой к столешнице. Раскалённый железный конец прута впился мальчишке в шею.

– Ай!

– Он врёт? – Их высочество без особых усилий держало свою жертву, взирая на белых как мел слуг. – Ну? Мне долго ждать ответ?

– Ваше высочество! – закричала Данка. – Пожалуйста, не надо!

– Сядь, – приказало Дитя густым, как смола, голосом. – Простой вопрос – простой ответ. Учтите, у меня нет никаких дел до ночи.

Данка не села.

В воздухе дрожал, ввинчиваясь в мозг, пронзительный вопль ребёнка. От вони сожжённой плоти Нелле согнулась пополам и вытошнила на пол всё содержимое желудка.

– Ваше высочество, ему же больно!

– Ему и должно быть больно, Данка, иначе пытки потеряли бы смысл, – кочерга отлипла от жертвы, вырвав с места ожога частицы опалённой кожи. – Так что он хотел спросить? – Дитя продолжало сжимать детскую шею. Поварёнок плакал и прижимал ручки к ожогу.

– Ничего… Ничего я… я не хотел у вас спрашивать! – испуганно лепетал палач, мгновенно растерявший наглость и прыть, глядя в холодные глаза бесполого создания. – Ничего! Ваше высочество, отпустите, его, пожалуйста! Богами прошу!

– Точно?

Бен ощутил, что его сейчас стошнит от этого въедливого безжалостного взгляда.

– Точно!

– Уверен? В моих силах сделать ему и гораздо больнее.

– Пожалуйста, хватит!

– Задай вопрос.

Бен схватил ртом воздух.

– Ну?

– Я бы спросил: кто вы? Какого полу? У вас… У вас интрижка с Фином и Нелле. Но Фин-то по девкам таскается, а Нелле не оторвать от мужиков…

– Что ж, в этом и весь смысл.

Рука Дитя разжалась. Мальчик, вереща, жалким затравленным комочком скатился на пол. Данка выскочила из-за лавки.

– Ваше высочество, ему надо помочь!

– Считаешь?

– Прошу.

Синие наглые глаза встретились с зелёными глазами Данки. Циничная усмешка скользнула по пересечённым шрамом губам. Дитя взяло с пола отброшенное яблоко, подбросило в воздух и сунуло кочергу обратно в печь.

– Помогай.

Данка опустилась на колени и, быстро оценив нанесённый ущерб, нашла в корзинке у той же печи какую-то тряпку, намочила в ведре с холодной водой и приложила к ожогам.

Дитя с ухмылкой наблюдало за её умелыми манипуляциями, как и за остальными, которые боялись пошевелиться.

Разительная перемена произошла прямо у них на глазах. То, как Дитя стояло, подперев спиной стену, ухмылка, взгляд, поворот головы – решительно всё говорило в пользу того, что перед ними самый настоящий юноша.

– Хм, а ты смелая, – всё тем же густым мужским голосом произнесло Дитя.

– Приходится, – ответила Данка, смачивая тряпку снова.

– Моя кузина Вечера тоже, говорят, была такой, пока один из касарийцев не перерезал ей горло до самого позвоночника и не бросил её труп в бездонную яму.

– Я знаю.

– Будь осторожна, – улыбнулось Дитя и, надкусив яблоко, подмигнуло Фину и исчезло в темноте пустого коридора.

Глава 3 Тихие залы Туренсворда

Корвен стоял рядом с троном, у столика, где обычно покоилась альмандиновая корона, когда её не надевал король, и бережно протирал алые сверкающие зубцы. Его рёбра и позвоночник все ещё болели. Дубинки, которыми воины кадерхана избили хранителя ключей, когда тот бросился защищать свой замок от мародёрства северных головорезов и солдат Озёрного замка, были крепкими, а синяки и ушибы, оставленные ими, не прекращали саднить, но лишь в своей комнате Корвен позволял себе болезненно согнуться прежде, чем тяжело сесть на кровать и заплакать.