– А дальше отец сказал, что его пугает эта странная женщина, и попросил поселить его в покоях подальше от неё. Влахос же тогда лишь усмехнулся и сказал, что ведьма живёт в гостевом доме на берегу и не может зайти в замок, когда ей вздумается. Но когда праздничный шум стих и на Ровенну опустилась густая морозная ночь, я проснулась от тихого стука. Ни мать, ни отец, ни служанки – никто не проснулся. Я прошла к двери и открыла. На пороге стояла Эйона и смотрела на меня, безмолвно протягивая руку. Вопреки всему я её не испугалась и словно поняла, чего она от меня хочет. Я вложила руку в её руку, и она повела меня в темноту прочь из Ровенны, мимо стражи, которая нас не замечала, как если бы нас окутали невидимые чары. В замке было тихо, как в гробу, только змеи шелестели языками по углам. Колдунья из Карарты провела меня во двор к фонтану, тому, что сейчас разрушен, остановилась и сказала… Голос её был нечеловеческим, и говорила она не шевеля губами:
– Я знаю, что ты думала, глядя на него. Это возможно. Все возможно. Стоит лишь только захотеть. Ты любишь его?
Я робко сказала: «Да».
– Ты хочешь быть с ним?
– Да.
– Ты хочешь, чтобы он думал только о тебе?
Я уже открыла было рот, чтобы снова согласиться, как она остановила меня.
– Если согласишься, вас свяжут узы настолько крепкие, что разорвать их не сможет даже смерть. Все его мысли будут о тебе. Все его чувства будут подвластны тебе. Его любовь к тебе будет для него благословением и мукой. Наслаждением и болью. Проклятьем. И он не найдёт себе покоя, покуда вы будете в разлуке. Случись так – он украдёт, убьёт, но найдёт путь к тебе. Ты хочешь этого?
Я согласилась.
Тогда ведьма улыбнулась и достала из рукава три длинных чёрных волоса. Это были волосы моего Влахоса. Должно быть, она подняла их с пола, что был ему ложем с той шлюхой, когда они ушли. Эйона сказала мне протянуть руку и дала мне неглубокую чашу, приказав мне набрать воды из фонтана. Я набрала. Она положила волосы в чашу и что-то тихо зашептала. Помню, как чаша нагревалась, пока не стала горячей, будто её поставили на угли. Мне стало больно.
– Не опрокинь, – сказала ведьма. – Ради желанного нужно идти до конца.
И я не опрокинула чашу, хотя мне и было безумно больно. Видите шрам от ожога на моих ладонях?
Гастер пригляделся. Левая ладонь Меланты была немного неровной, как действительно от ожога, а ещё под кожей он заметил странный знак…
– Его я получила в ту самую ночь. Потом я увидела кровь. Ведьма достала откуда-то голубя и полоснула его ножом по горлу. Она призвала меня:
– Стой.
И я стояла, наблюдая, как корчится от боли вспоротая птица. Ведьма сдавила рану и выжала кровь в мою чашку. Кровь смешалась с водой и вдруг вспыхнула. Сначала алым, потом синим пламенем, потом пламя потухло, а жидкость в чаше загустела.
– Теперь пей, – сказала ведьма, и я выпила. Было горько, хотелось выплюнуть каждый глоток и стошнить, но я удержалась. Когда я выпила последнюю каплю, всё вдруг исчезло. В воздухе, словно сквозь редеющий туман, проступал только жемчужный полумесяц за узловатыми ветвями, а на фоне него в небе бесшумно висела тёмная фигура с множеством рук и глазами, сверкающими, как две кровавые звезды.
– Отныне и вовек, – услышала я тихий, как шёпот ветра, голос, – венчаю вас.