— Лен, это уже не смешно! Открой мне! — сестра заколотила в дверь кулаками, но я не имел ни малейшего желания разговаривать с ней сейчас.
— Лен, пожалуйста… — жалобно произнесла Рин, но даже это не заставило меня открыть.
— Братец, ты чертов эгоист! Немедленно открой, я же волнуюсь за тебя! Ты заболел? У тебя жар? Болит горло?
Голос за дверью звенел от беспокойства, и мне невольно пришлось ответить:
«Не волнуйся, Рин…я немного простудился вот и все. Не входи, я могу тебя заразить, нехорошо, если ты заболеешь перед экзаменами».
Видимо мой голос звучал совсем уж плохо, потому что Рин атаковала мою дверь с удвоенной энергией.
— Ты что спятил?! Ты не можешь лежать тут в одиночестве! Больному нужны забота и внимание, а ты…
— Все нормально! — мне уже надоела эта перекличка через дверь. — Я просто немного устал, вот посплю и буду как новый.
За дверью наступило молчание: Рин явно поняла мой не совсем прозрачный намёк. Я уже собрался насладится тишиной, как тут под дверь просунули что-то белое, а после раздался звук удаляющихся шагов.
Я нагнулся и поднял блистер с леденцами от кашля. Сердце забилось чаще, но через секунду мое смущение сменилось мрачной меланхолией. Я взрослею, и она тоже. Мы уже не можем быть всегда вместе, ни в школе, ни дома. Даже музыка — наша общая страсть стала невозможной. Я швырнул лекарство на стол, а сам в изнеможении рухнул на кровать. Голова была тяжелой. Может я действительно заболел?
К спинке кровати была прислонена первая акустическая гитара отца. Блестящий деревянный корпус и медный блеск струн притягивал взгляд, и я увидел, что старый инструмент расстроен. Вышел из строя, совсем как я. Однако его еще можно исправить, а вот меня уже нет. А что делают с тем, что уже не починить? Верно. Выбрасывают. Так и мне пора уйти из жизни Рин, дать ей свободу. Забавно, но мне она всегда была нужнее, чем я ей. Мне казалось, что она цеплялась за меня, но на деле это я боялся остаться один. На лицо — комплекс старшей сестры. Но сейчас настало время повзрослеть и начать жить самому. Я должен стать тем, кто разорвет нашу связь, пока не стало слишком поздно.
Комментарий к Такт 2: Растроенный инструмент
“Sora to Kimo no aida ni” - “Между небом и тобой” известная в Японии песня Миюки Накадзимы.
========== Такт 3: Жесткий плектр ==========
Лето начала моего переходного возраста выдалось необычайно жарким даже для юга Японии. Мой голос постепенно менялся, но это был какой-то недотенор, и стоило мне немного напрячь связки, как из горла вырывался отвратительный хрип. Мама, уже больше десяти лет преподающая вокал, велела мне поберечься и пока что не петь. В ответ на это я заявил, что вообще не намерен возвращаться к вокалу, а планирую продолжить игру на гитаре.
Рин отнеслась к изменениям с пониманием, но стоило ей узнать, что я бросаю петь, как она тут же закатила невероятную истерику, и это был первый раз, когда мы серьезно разругались. Два дня она демонстративно игнорировала меня, но потом попыталась пойти на мировую. Я конечно впустил её в комнату, и мы поговорили, а после вновь уснули вместе. На утро я опять пообещал себе, что это был последний раз. Однако «последний раз» случался снова и снова. Я всеми силами пытался разорвать дистанцию между нами, но стоило мне взглянуть на расстроенное лицо сестры, как моя решимость разбивалась вдребезги.
Однако за два месяца летних каникул Рин тоже испытала на себе неумолимый ход взросления. В какой-то из дней, когда родители уже ушли на работу, мы устроили себе поздний завтрак. Тогда я и заметил, что Рин чем-то сильно расстроена. Её обычно улыбчивое лицо то и дело искажала гримаса.
— Что случилось, Рин? Ты не заболела?
— Нет… — сестра вымученно улыбнулась. — Я в порядке.
— Неправда, — я внимательно поглядел на нее. — Тебя что-то беспокоит? Ты всегда
можешь…
— Ничего я не могу! — неожиданно выкрикнула Рин и со звоном перевернула свою чайную чашку. Содержимое медленно расползалось по скатерти, но никто из нас этого не замечал. Я во все глаза смотрел на Рин, которая дышала как загнанный зверь. В уголках её голубых глаз дрожали непролитые слезы.
— Рин…
— Замолчи! Оставь меня в покое, глупый братец! — голос её надломился, и, с трудом сдерживая рыдания, сестра выбежала из кухни. Я тяжело вздохнул и начал убирать пролитый чай и осколки любимой чашки Рин.
Она просидела в комнате весь день, и я предусмотрительно не докучал ей своей неуклюжей заботой. Было очевидно, что она переживает кризис, сходный с моим собственным. Вот только Рин из рук вон плохо контролировала свои эмоции, и все принимала слишком близко к сердцу. Сейчас ей нужно утешение и дельный совет, но я совершенно не годился для этого. Вечером, когда Рин не спустилась на ужин, мама взяла дело в свои руки и состоялся женский аналог «мужского» разговора.