Лубянка, 23

Возможно, с этих пор я начал все больше задумываться над сюжетами и конструкцией будущих рассказов: старался восстановить в памяти, что бывало со мной в детстве, каким я тогда был; что происходило в школе, где недавно работал; я внимательней приглядывался и прислушивался к детям моих друзей и знакомых. Впрочем, скорей всего, ничего этого не было — потому что и раньше меня в достаточной степени интересовали и дети, и их родители. (И, если сочтете достаточно остроумным добавить: «Особенно их мамы», возражать не осмелюсь.)

В это же время Римма с ходу выдала мне целые два сюжета о своих племянниках, и я быстро соорудил свой самый первый рассказ «Шехерезада» (не о будущей арабской царице, а про курицу) и еще один с английским названием «Тетел» (что означает «черепаха»). Они мне, в общем, понравились и посвященной публике тоже, хотя не вызвали бурного восторга. Однако воспроизводящая машина заработала — вскоре родились истории как бы из моей жизни, а также от лица Саньки Даниэля, затем я узурпировал для этой цели Римминого племянника Гришу, Петю Вилянского. А там уже недалеко и до одного из любимых моих героев — Капа. Рассказов набиралось довольно много, но что с ними делать дальше?..

Глава 8. 

Удивление в пути на Дагомыс. Диван в конуре. «Буржу, мадам!» и другие игры. Женщина с биноклем. Мы не покупаем дачу. Загадочная болезнь Тузика. Письмо от Капа. Тревожная ночь. Раздумья на холмах. Возвращение в Москву и еще одна поездка на юг. Кто висел на ухе у моего брата?.. Об ихдетях и внуках. Записки охотника (не по Тургеневу). Coda — в двух аккордах — и с надеждой на продолжение… 

1

Кто-то сообразительный сказал, что, когда человек впервые удивился, он придумал первую в мире сказку. Еще раз не поверил своим глазам — предположу я — и стихи написал… Быть может, и у меня что-то вроде этого произошло: все больше начал удивляться тому, что с детства так ничего путного не написал, кроме анкет, заявлений, боевых характеристик и редких писем, и вот… вроде бы пошло-поехало! Один рассказ готов, другой из головы лезет, третий и четвертый его подпирают. Приятное «оболдение» — от слова «Болдинская»… В смысле «осень». Хотя сейчас лето.

Впрочем, удивлялся я вообще многому: цвету закатного неба и что самолет железный, а летает; и что все мы постоянно вращаемся — и внутри, и снаружи, а муравей поднимает в десять раз больше, чем сам весит; и что человеческое сердце делает в сутки около ста тысяч ударов… А в год? А за жизнь?.. Как говорил один потомственный интеллигент в анекдоте: усс… можно!

Однако больше всего я удивился, и удивление перешло в раздражение, когда выяснилось, что мы с Риммой проехали уже две лишние остановки.

— Ведь, кажется, просили этого чертового проводника! — пробормотал я с присущей многим из нас беспомощностью.

Кстати, это был не проводник, а проводница, и весьма хорошенькая, но какая разница: все равно, мне очередной раз дали понять — кто я такой, чтобы со мной считаться? Римма, с присущей ей в прежние годы мудростью, сказала, что ничего страшного — тут на любой станции море, а также люди, желающие в придачу к нему сдать кусок жилья, не слишком пригодный для проживания. Какая разница, где сойти — в Вишневке, Лазаревке, Головинке?

Мы сошли в Дагомысе, не попрощавшись с забывчивой проводницей, чем, несомненно, не в меру ее огорчили. Поезд тут же тронулся, колеса опять захрустели, зажевали, набросились на рельсы, словно хотели их проглотить без остатка. Однако у них ничего не вышло: они подавились раз, другой — и потом захрупали спокойно и равномерно, как сонная лошадь. Стало тихо, но ненадолго: тут же навалились другие звуки — глухие и тоже размеренные. Это вклинилось море, но его голос тут же потерялся в голосах обступивших нас женщин, наперебой предлагавших самые райские условия жизни за самую низкую плату на самой кромке моря. Мы выбрали одну из хозяек и, в общем, не ошиблись: покосившаяся калитка ее владений открывалась прямо на пустынный пляж, создавая эфемерное впечатление, что все это — песок и море — принадлежит нам. По двору у нее уныло бродил черный пес в белых заплатах, на перилах крыльца лежала дымчатая кошка. Пес подошел к Римме, лизнул коленку и так взглянул, словно хотел с места в карьер поведать, что зовут его Тузик, но хозяйка, когда разозлится, зовет его «идивот», хотя он далеко не глуп, и что ест он не так чтобы очень сытно, и рассчитывает в этом смысле на приезжих, которые, как и вообще все люди, в основном хорошие. За исключением плохих. Я тоже погладил его, и он улыбнулся. Впрочем, вы вправе мне не поверить.