Лубянская империя НКВД. 1937–1939

Вот и при Островском (интересные сведения о нем сообщает в своих мемуарах⁷ кадровый чекист М. Шрейдер) строительный отдел Управления ведал возведением здания гостиницы «Москва», дома Совнаркома (где ныне обосновалась Государственная Дума) и т. д. Поручалась И.М. также организация «приемов» и банкетов.

Вождь, который, как известно, таких мероприятий не чурался, однажды даже произнес тост за «…товарища Островского. Предлагаю выпить за здоровье этого замечательного организатора и хозяйственника, который своим самоотверженным трудом обеспечивает всем необходимым не только начсостав ОГПУ, но и нас, грешных работников Центрального Комитета!»

Островского расстреляли не только как человека Ягоды, но и, по мнению Шрейдера, за слишком большую осведомленность о личной и интимной жизни Сталина.

Новая должность отца с первого взгляда повышением не казалась, но, видимо, Николай Иванович твердо решил включить С.Б. Жуковского в свою «команду», а для исходной позиции годится и АХУ. Во всяком случае, рассказывая за семейной трапезой о каком-то собрании, куда отца привел замнаркома кадровый чекист М. Берман, родитель пояснил — «это мое начальство» — и добавил — «но начальство относительное». Все же на очередном посту отец проработал, не ленясь, до июля 1937 г.

С переселением на Лубянку материальные условия жизни резко улучшились. В то время даже второстепенный сотрудник органов мог жить лучше, чем достаточно высокопоставленный работник партийного аппарата. Если раньше мы вместе с тремя семьями других видных партработников летом занимали одну скромную дачу без удобств, то теперь отцу была предоставлена великолепная двухэтажная дача, зимняя, со всеми' удобствами, инкрустированной мебелью, хрустальной посудой, бильярдной, теннисным кортом, гаражом.

Отец был скромным человеком и никаких материально-направленных инициатив не проявлял. Просто он въехал в дачу своего предшественника и вообще пользовался тем, что положено и отказаться от чего было бы вызовом. Как-то, будучи в кабинете Ежова, где находился и Шкирятов, отец полушутя сказал, что вот он дополнительно получает шестьсот рублей ежемесячно как депутат Верховного Совета РСФСР, и что эти деньги ему не нужны. «Что значит «не нужны», — сердито возразил Шкирятов, — дают, — бери».

Кстати, мне вообще трудно вспомнить, когда в те годы взрослые раскошеливались. Одежда шилась в каких-то закрытых ателье, продукты доставлялись из стола заказов («Стрела»), книжные новинки выписывались по особому лимиту. Когда отца назначили заместителем наркома, персональная машина была предоставлена и его жене.

В то же время сказать, что вся эта роскошь заметным образом повлияла на основной образ жизни и психологию супругов, никак нельзя. Лена продолжала активно заниматься научной работой, уделяя притом немалое внимание детям (к тому времени появился еще сын); конечно, днем малыши оставались на попечении няньки.

Отцу даже стало труднее. Я имею в виду режим суток. Если раньше отец, по-людски, уезжал на работу утром, а возвращался вечером, то теперь все пошло наоборот: в наркомат — за полдень, домой — часа в три-четыре утра. Правда, каких-либо дополнительных сложностей, скажем, в контактах с приятелями, не возникло. Дело в том, что близких, постоянных друзей у отца — по крайней мере в те годы — не было. Он, правда, мог внезапно затащить к обеду случайно встреченного школьного товарища, но происходило это редко. Что касается сослуживцев, то отец даже гордился своим правилом: никогда не водить тесной компании ни с начальниками, ни с подчиненными. За те периоды, которые мне довелось провести в семье отца, я не помню ни одного мало-мальски многолюдного застолья.

В свободное время отец старался не забывать о «мышечной радости»: летом, по-прежнему, играл в волейбол-итальянку, зимой — катался со мной на лыжах. Играл в бильярд. Все это на даче, в Серебряный бор ездить перестали. Пристрастился еще отец к вождению автомобиля, так что иногда отпускал шофера, самолично проделывая маршрут «служба — дом» и обратно. Случались забавные недоразумения, когда при встрече за начальство принимали не отца, находившегося за рулем, но шофера, сидевшего рядом.

Уделялось время также интеллектуальному отдыху — чтению, театрам. Сенсацией тех лет была «Анна Каренина» во МХАТе. Отец не только сам пошел с Леной, но достал билеты и матери. Помню его суждение о спектакле:

— Выделяются своей игрой Хмелев и Тарасова. И где-то далеко от них отстоит Прудкин… (Бесспорно, роль Вронского не отвечала характеру таланта этого артиста.)

Посмотрев во МХАТе же инсценировку «Пиквикского клуба», отец, будучи сам высоким и длинноногим, небезуспешно подражал походке Массальского в роли Джингля.