Лубянская империя НКВД. 1937–1939

Это тем более необходимо, что массовые операции по разгрому и выкорчевыванию вражеских элементов, проведенные органами НКВД в 1937–1938 гг., при упрощенном ведении следствия и суда не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД и Прокуратуры. (Следовательно, «крупнейшие недостатки» были предусмотрены изначально. — В.Ж.)

Больше того, враги народа и шпионы иностранных разведок, пробравшиеся в органы НКВД как в центре, так и на местах…. сознательно извращали советские законы, проводили массовые и необоснованные аресты, в то же время спасая от разгрома своих сообщников, в особенности засевших в органах НКВД».

Стало быть, «массовые операции» — благо, а вот «массовые и необоснованные аресты» — дело рук «пробравшихся».

«…крупнейшим недостатком работы органов НКВД является глубоко укоренившийся упрощенный порядок расследования, при котором, как правило, следователь ограничивается получением от обвиняемого признания своей вины и совершенно не заботится о подкреплении этого признания необходимыми документальными данными (показания свидетелей, акты экспертизы, вещественные доказательства и проч.)».

Но ведь руководящая теория генпрокурора Вышинского, о которой говорилось ранее, и не требовала обязательного наличия «вещественных доказательств и проч.». Потому-то на известных показательных процессах, где блистал обвинитель Вышинский, никакие «вещдоки» и не фигурировали. Однако невзирая на тщательно продуманную режиссуру и унизительно покорных адвокатов избежать несообразностей или даже явных проколов не удалось. В результате, в том числе и поэтому, от публичных Шемякиных судов попросту отказались, процессы наглухо засекретили, полностью оградили их от участия защитников и дело таким образом пустили на всесоюзный поток. Штатные суды, хотя и штамповали приговоры в предельно ускоренном режиме, справиться с девятым валом репрессированных собственными силами, конечно, не могли. Тогда с августа 1937 г. были повсеместно учреждены так называемые тройки, которые ударными темпами рассматривали дела обвиняемых, обладая правом выносить приговоры любой степени тяжести, включая высшую меру — расстрел. Если тройки «работали», так сказать, с рядовыми жертвами, то для более избранного контингента — политиков, военных, чиновников, заметных представителей интеллигенции — продолжали в поте лица трудиться военные коллегии судов. Интересно, что засекреченность судебной процедуры принесла некоторый моральный выигрыш обвиняемым, поскольку они получили фактическую возможность, видимо, как правило, не опасаясь последствий, отказываться от первоначально данных показаний, вскрывая их несостоятельность и вздорность. Причину самооговоров подсудимые объясняли «мерами физического воздействия», т. е. пытками. Судьи, не вступая в обсуждение, аргументы обвиняемых игнорировали начисто» зато для нынешних исследователей протоколы заседаний представляют живой — вопреки минувшим десятилетиям — интерес. Разумеется, отказы подсудимых послужили дополнительными аргументами в справках о реабилитации, пришедшей десятилетия спустя, а для многих тысяч жертв — посмертно.

Централизованным внесудебным органом являлось ОСО — Особое совещание при наркоме НКВД СССР. Оно давало сроки до 10 лет, причем дела рассматривались заочно. Если названным Постановлением партии и правительства «тройки» ликвидировались, то полномочия ОСО фактически были подтверждены.

Основной практический выход Постановления можно свести к тому, что наступил конец массовым арестам в прежнем масштабе, а также, втихомолку, освободили из заключения несколько десятков тысяч политических заключенных, часть из которых — лишь на время. О какой-либо иной гуманизации говорить не приходится. Не затухал лагерный геноцид. Продолжилась фальсификация следственных дел, для чего сохранились и пытки.