Лубянская империя НКВД. 1937–1939

Гладко было на бумаге. Действительность же поставила заслоны, умерившие мой пыл, так что изучение содержимого архивных папок (томов) в Центральном архиве МБР (затем ФСК) растянулось на два года. Вначале (1991 г.) мне только был предоставлен том 1, причем с изъятием показаний об отделе оперативной техники. Затем, спустя год, удалось преодолеть следующий редут — изучить том 2 одновременно восполнить упомянутый изъян. И наконец, по истечении такого же интервала времени, свершился прорыв к третьему тому.

(С архивно-следственным делом жены отца я познакомился в 1994 году. Эти материалы легли в основу раздела, озаглавленного «Параллельным курсом».)

Надо пояснить, что данный раздел был вначале написан по материалам только первых двух томов дела отца — до того, как появилась возможность обрести последнюю, третью папку. Теперь, в окончательном варианте книги, доводя до читателя новые и бесспорно, на мой взгляд, интересные сведения, я решил в некоторых эпизодах сделать это в виде нарочитых поправок к первоначальному тексту, полагая, что такой прием оживит изложение, покажет, как легко впасть в ошибку, перепутав правдоподобие с истиной.

Отбирая для публикации материалы из следственного дела, нужно преодолеть ряд специфических барьеров, из коих главный — это как отделить правду от вымысла. Задача упрощается благодаря тому, что дело шито белыми нитками, причем режиссеры не особенно старались эти стежки замаскировать: зачем переутруждаться, если суд будет скорым, неправым, а, главное, сугубо закрытым, так что безотказный Ульрих с достойными коллегами уверенно проштампуют юридическую и логическую несуразицу приговором, вынесенным до этого совсем в другом месте. Ложных фактов, вроде точно регламентированных встреч с вражеским агентом или телефонных звонков шпионки-связной, измышлялось мало, основной же метод клеветы — превратное толкование реальных событий. Небольшой пример из показаний отца, относящихся к берлинскому периоду конца двадцатых годов.

«Собрания всей группы проводили крайне редко, я не припоминаю ни одного такого «общего» собрания троцкистской группы. Однако собрания по 3–5—7 человек практиковались довольно часто. (Еще бы. При такой-то жизни. — В.Ж.) Происходили они на квартире Биткера или Каплинского и чаще в какой-нибудь загородной берлинской пивной. (Вот-вот. — В.Ж.)

На этих собраниях обсуждался ход дел в Берлинской организации (троцкистов. — В.Ж.)…»

Насчет пивной — верю охотно, что же касается «троцкистской группы» — звучит миф на потребу следствию.

Одним словом, преимущественная часть следственного дела описывает реальные события и факты, отфильтровать от которых вынужденные самооговоры в большинстве эпизодов удается с большой долей вероятия.

Иные показания явно инспирированы, поскольку не отягчают и не подтверждают вину и вообще не диктуются логикой расследования. Например, приговоренный к расстрелу шурин Сталина Алеша Сванидзе виновным себя ни в чем не признал. Нужно ли доказывать, что вселенскому гению было бы приятно лишний раз убедиться в своей непогрешимой интуиции. И вот из показаний Жуковского узнаем, что «Руководителем нашей (троцкистской. — В.Ж.) московской организации был, бесспорно, Сванидзе, с ним именно все члены организации советовались и получали указания по всем вопросам своей практической троцкистской работы».

Или Берия горит желанием опорочить в глазах Сталина советскую разведку и контрразведку — об этом говорится в своем месте. И так далее.

Наконец, чему служит избыточность обвинений, ведь для расстрельного приговора вполне достаточно, скажем, одного шпионажа? А отцу вкатили еще и участие в заговорщической организации в органах НКВД. Ответ прост. Возглавлял организацию, естественно, Ежов, и не мог же он в этом масштабном деле обойтись без своего заместителя, ведавшего всем громадным хозяйством наркомата, включая, само собой, знаменитый ГУЛАГ.

Спрашивается, а Ежову-то заговор к чему, разве недостаточно шпионской работы в пользу аж четырех иностранных разведок? Стало быть, для деятеля подобного ранга — недостаточно, надо все же уважать славного сталинского наркома. А кроме того, необходимо куда-то втиснуть, но как можно более незаметно, то единственное истинное преступление, вернее, намек на него, которое делает участь Николая Ивановича заслуженной, — истребление миллионов ни в чем не повинных людей.

Начало