Лубянский долгожитель. Юрий Андропов на фоне эпохи

Немало ранее, да еще и сегодня, говорилось и говорится о якобы преследовании «диссидентов» за инакомыслие, ущемлении «права» на собственное мнение, свободу его выражения и распространение информации.

Однако следует подчеркнуть, что свобода слова и распространения информации, вопреки широко распространенному, но ошибочному, мнению, отнюдь не безграничны.

Часть 3 статьи 19 Международного пакта о гражданских и политических правах, ратифицированного Президиумом Верховного Совета СССР 18 сентября 1973 г., устанавливает, что пользование правом на свободу слова «налагает особые обязанности и особую ответственность. Оно может быть, следовательно, сопряжено с такими ограничениями, которые, однако, должны быть установлены законом и являться необходимыми:

а) для уважения и репутации других лиц;

b) для охраны государственной безопасности, общественного порядка, здоровья или нравственности населения».

Еще более категорична на это счет часть 2 статьи 10 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, принятая 4 ноября 1950 г. Данная статья устанавливает, что право на свободу выражения своего мнения, получать и передавать информацию «поскольку это согласуется с обязанностями и ответственностью, может быть предметом таких формальностей, условий, ограничений или наказаний, предусмотренных в законе и необходимых в демократическом обществе в интересах национальной безопасности, территориальной целостности или публичного порядка в целях предотвращения беспорядков и преступлений, для защиты здоровья и морали, а также для защиты репутации или прав других лиц, для предотвращения утечки информации, полученной конфиденциально, или поддержания авторитета и беспристрастности правосудия».

Таким образом, подчеркнем еще раз, и Международный пакт о гражданских и политических правах, и Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод, признают допустимыми предусмотренные законом ограничения на пользование свободой слова, получения и распространения информации.

Многие авторы, ставя в вину Андропову создание и деятельность 5-го управления КГБ, которое они называют «идеологическим», указывают на появление при Андропове так называемых «диссидентов», которые также нередко именуются «правозащитниками».

Однако «диссидентство» появилось, конечно же, раньше. О «нараставшем в стране после 1966 г. диссидентском движении» сегодня пишут авторы школьных учебников. Не вдаваясь в пространные филолого-терминологические изыскания, не слишком важные для предмета нашего исследования, отметим, однако, что сам по себе термин «диссидент» отнюдь не является новацией социально-политического лексикона ХХ века, а существовал уже не одно столетие.

Согласно Большой Советской Энциклопедии, «Диссиденты (от лат. dissideo — не соглашаюсь, расхожусь) — лица, отступающие от учения господствующей церкви (инакомыслящие)» [95].

Однако один из российских энциклопедических словарей уже так трактует это понятие: «Диссиденты (от лат. dissides несогласный) — название участников движения против тоталитарного режима в СССР с конца 50-х годов (выделено мной, — О.Х.). Д. в разных формах выступали за соблюдение прав и свобод человека и гражданина (правозащитники), против преследования инакомыслия, протестовали против ввода советских войск в Чехословакию (1968 г.), Афганистан (1979 г.). Подвергались репрессиям со стороны властей» [96]. За что конкретно — авторами, естественно, умалчивается.

Как нетрудно заметить, фактически в данном определении осуществляется подмена понятия, не без умысла сокращающая его объем, говоря строго логико-философским языком, когда содержание термина сводится только к одному его значению.

Теперь любой школьник может прочитать, что «движение инакомыслящих (диссидентов) вобрало в себя правозащитные, национально-освободительные и религиозные течения». Что деятельность национальных движений в СССР поддерживалась зарубежными эмигрантскими центрами, такими как Антибольшевистский блок народов, различные исследовательские центры, которые оказывали участникам движений на территории СССР материальную поддержку» [97].

При этом мы оставляем за рамками нашего анализа весьма важный и до сих пор открытый вопрос: а до какой степени такие поддержка и оказание материальной помощи соответствуют «общепризнанным принципам и нормам международного права»? — ведь рассмотрение его требует проведения специального правового анализа. А в конце 1960-х годов ситуация, естественно, выглядела и воспринималась иначе.

Опять-таки, исторической правды ради, отметим, что как отмечают очень многие, писавшие о деятельности «диссидентов» в СССР, например, Л.М. Алексеева и О.А. Попов, очень узок был круг этих «революционеров», и «крайне далеки были они от народа», от его повседневных нужд и забот. Хотя и поднимали столь «актуальные» для страны проблемы, как «защита прав геев и лесбиянок в Советском Союзе»!