Луч тени

Дамиани тоже позвонил жене. Разговор был кратким, так как Дамиани сильно волновался. Он учтив, вежлив, обходителен, во всем умерен. Но в нем есть что-то примитивное, простоватое, что бросается всем в глаза и дает основание слухам, будто ему не избежать участи рогоносца. Теперь, став поверенным, он тоже меняет кожу… голос, взгляд. На его глазах происходили метаморфозы с его коллегами. Теперь и он меняется, как хамелеон. Останутся, похоже, только рога — для некоторых мужчин это ведь призвание. Но все остальное — на свалку!

Один Молинари более или менее спокоен: для него повышение не слишком большое событие — он и так сын главного управляющего. Появление этого претендента на повышение — чувствительный удар по надеждам остальных. Тем не менее он очень старается, чтобы окружающие забыли о его родственных связях. Ему это не удается, но люди благодарны и за старания. Он робок, оттого и старается, а вообще мог бы вести себя по-другому. Сегодня он помалкивал, держался в стороне и застенчиво улыбался, когда его похлопывали по плечу.

Я был рад только за него. Даже хотел ему об этом сказать. В какой-то момент мне даже показалось, что это можно сделать легко и непринужденно. Но когда я вернулся к себе за стол, все изменилось.

Вилла не спускал с меня глаз. Он очень болезнен и немного не в себе. Его не уволили только потому, что он участник войны. Вилла подошел к моему столу, чтобы утешить меня:

— Не огорчайся. Здесь все зависит от протекции. У меня ее тоже нет, потому мы и не продвигаемся. Дерьмо всегда всплывает, а дельные люди идут ко дну.

Он стиснул мое плечо. Затем, уставившись на меня безумным взглядом, добавил:

— Intelligenti pauca.

И, боясь, что я не пойму, перевел:

— Умный довольствуется малым.

Другие

Среди нас завелся псих.

Он сидит в проходе, под конусом света, падающего от лампы.

Его мясистое тело с трудом умещается за столом.

Мерно подрагивает счетная машинка. С работой у него все в порядке.

Но он псих.

Стоит вам дважды пройти мимо него за папками в конце коридора, как он тут же уставится на вас большими навыкате глазами и не перестанет сверлить вас взглядом, пока вы не вернетесь на место.

Потом он поднимается, тихонько подкрадывается к вам сзади и, пока вы усаживаетесь за стол, огорошивает вас вопросом:

— Долго ты будешь мозолить глаза?

Вы думаете, он шутит, а он в самом деле ждет ответа.

Тогда приходится объяснять, что вы дважды проходили мимо по делу и что зря он волнуется.

Он смотрит на вас невидящим взглядом, будто вы не с ним говорите. Качает головой и отчеканивает:

— В следующий раз берегись. — И для большей внушительности впивается в вас взглядом: — Берегись, понятно?

Вам не терпится ответить, но язык не поворачивается. Когда вы наконец поднимаете голову, он уже исчез.

— Беда в том, — серьезно говорит нам Ригольди, задерживаясь после работы, — что Бертони может стать опасным. Такие, как он, начинают с навязчивых идей и невесть чем кончают.

— Давно это с ним? — спрашивает пораженная Некки, пожилая набожная женщина, постоянно озабоченная тем, что происходит вокруг.

— С месяц, примерно с месяц, — отвечает ей Мольтени. — Началось с того, что он стал вдруг цепляться ко мне.

Мы с подозрением смотрим на Мольтени: всем известно, что она эротоманка. Мольтени улыбается:

— Представьте себе! Он стал требовать, чтобы я оставила его в покое и не задавала вопросов о его семейной жизни.

— Да, тут есть от чего свихнуться! — иронически замечает Д'Арбела.

— Он сказал, что башку мне проломит счетной машинкой, — добавляет с удовольствием Мольтени. — Однажды, после работы, он сказал: «Тронь только еще меня!»

— Ну и не трогала бы! — воскликнул Д'Арбела.

— Я? Мараться об это животное?

Д'Арбела скептически улыбается. Он как-то заметил, что и на смертном одре Мольтени не упустит возможности лишний раз удостовериться, что причащающий ее священник — мужчина.

— Не смейте говорить, — восклицает Мольтени, — будто я к нему пристаю!

— Не сердись, дорогая, — примирительно говорит Ригольди. — Д'Арбела просто хотел сказать, что иногда ты невольно выводишь Бертони из себя. Разве Д'Арбела не прав?

— Нет!

— Ну, дорогая, взгляни хоть раз правде в глаза, — обращается к ней Ригольди, которому важна истина. — Ты его часто подкалываешь, хотя и знаешь, что это сущий порох.

— А ты? — не спускает ему Мольтени.

Не говоря ни слова, Ригольди виновато опускает глаза. Следует немая сцена. Все знают, что они любовники. Хотя через месяц она выходит замуж за другого, они продолжают встречаться в маленькой гостинице на окраине.

Вмешивается Д'Арбела и ставит все на свои места:

— Мольтени права. Ты тоже подшучиваешь над Бертони. Верней, подшучивал. Мы тоже. Все мы виноваты (Некки зажимает рот рукой). Все мы люди и не прочь поддразнить ближнего. Но шутки пора кончать. Он и ко мне приставал на лестнице с угрозами. Он — псих, но кое в чем разбирается. Понимает, например, когда другие обращаются с ним как с ненормальным.

— Кто это другие? — вступаю в разговор я.