Лучи из пепла

Однако такое «счастье» в дни несчастья выпало на долю лишь немногих жителей Хиросимы. Тысячи людей потеряли во время великого потопа то немногое, что им удалось спасти от атомной бомбы. Почти все дома на берегах реки были сметены с лица земли. Если «пика-дон» разрушил десять мостов, то теперь из строя вышли двадцать, многие городские кварталы были полностью отрезаны друг от друга.

Даже у Синдзо Хамаи, который в первые недели после катастрофы своим личным примером спас многих людей от отчаяния, опустились руки перед лицом нового бедствия. Когда он вышел на плоскую крышу ратуши и взглянул оттуда на город, его впервые охватило чувство полной безнадежности.

— Город походил на огромное озеро, — вспоминал он впоследствии, — и у меня было такое чувство, что Хиросима окончательно погибла. «Почему именно жителям этого города выпали на долю такие страдания?

Пусть вода никогда не схлынет, пусть все, что затоплено ею, погибнет навсегда, тем лучше!» Это я повторял тогда вполне серьезно.

2

Однако население Хиросимы, дважды так тяжело пострадавшее, справилось с последствиями страшного наводнения гораздо скорее, чем предполагал впавший в отчаяние Хамаи. В конце концов наводнение было, так сказать, «нормальным» стихийным бедствием, одним из тех ударов судьбы, какие постигали многие поколения хиросимцев. С ним можно было совладать! После наводнения всегда бывали жертвы: люди оплакивали погибших, оказывали помощь раненым и больным, но все это не выходило за рамки обычных представлений и поэтому поддавалось постижению. Раны, наносимые разъяренными рекой и морем, испокон века были знакомы жителям окруженного водой города, между тем как многообразные, непонятно длительные последствия атомного взрыва, которые почти каждый человек испытывал теперь на себе, вызывали полное недоумение и растерянность.

Через несколько недель после «пикадона» Синдзо Хамаи также пришлось обратиться к врачу. 6 августа он был легко ранен в ногу, но ранка, сама по себе незначительная, никак не хотела заживать, К счастью, врач, к которому явился Хамаи, прослушал доклад профессора Судзуки и знал, как лечить своего пациента.

Обнаружив, что у Хамаи заметно уменьшилось количество белых кровяных шариков в крови, врач прописал начальнику снабжения покой, деревенский воздух и хорошее питание. Такое лечение при легких формах лучевой болезни приводило к благоприятным результатам, и вскоре Хамаи действительно стал на ноги. Но в тяжелых случаях врачи оказывались бессильными. В первый год после «пикадона» в Хиросиме ежемесячно умирали в среднем в 10–20 раз больше людей, чем до атомной катастрофы.

Во второй половине сентября на население Хиросимы обрушилась новая напасть. В самом начале следующего месяца, 3 октября, в этот район должны были вступить первые оккупационные войска, сначала американцы, а вслед за ними австралийцы[9]. Долголетняя пропаганда правительства, расписывавшего «зверства» иностранцев, равно как и предрассудки самого населения, веками отрезанного от внешнего мира, считавшего всех чужеземцев «бесовским отродьем», отнюдь не способствовали хорошему отношению к победителям. Тяжелую атмосферу не сумели разря-дить даже первые представители западного мира, например врачи, газетчики и ученые, державшиеся не только корректно, но и явно дружелюбно.

Впервые в истории Ниппона солдаты из-за моря должны были ступить на священную японскую землю. Но ведь те, кто победил народ, веками считавший себя непобедимым, могли быть либо сверхчеловеками, либо недочеловеками — в том и другом случае «демонами в образе человеческом». Тяжелобольные, которые до тех пор оставались в Хиросиме, чтобы умереть в родном краю, теперь умоляли отправить их в окрестные горные деревни. Даже такой образованный человек, как доктор Хатия, проводил долгие ночи без сна, мучительно размышляя, не увезти ли жену из города, невзирая на ее болезненное состояние, и не спрятать ли ее в глуши, в доме родителей. По распоряжению японского командующего провинцией Тюгоку, которого оккупационные власти пока что оставили на его посту, еще в сентябре было расклеено на афишных столбах и помещено в газетах объявление, в котором неудобочитаемым канцелярским слогом сообщалось:

«О женской одежде. Тонкие платья, цельнокроеные, какие наши женщины привыкли носить даже вне дома, иностранцы обычно принимают за ночные рубашки. Ношение их может привести к необдуманным поступкам со стороны солдат и повлечь за собой серьезные последствия. Носите по возможности момпэ[10]. Одевайтесь всегда скромно и ни в коем случае не обнажайте грудь!

Наручные часы. Они могут послужить ценными сувенирами. Поэтому не носите их открыто. Женщины, остающиеся одни в доме, должны быть особенно осторожны, они обязаны следить за тем, чтобы наружные двери были на надежном запоре.

Старайтесь не оголяться. Не плюйте на улице. Не отправляйте под открытым небом свои естественные надобности».