Лучи из пепла

Это произошло вскоре после «пикадона». Кавамото поступил добровольцем в одну из спасательных команд. Ему было всего шестнадцать лет. Рабочие и служащие электростанции Сака, издалека наблюдавшие за гибелью соседней Хиросимы, уже седьмого августа начали предпринимать регулярные рейды в разрушенный город: они спасали своих родственников и их домашний скарб. Несмотря на ужасы атомного взрыва, членов спасательных экспедиций охватила жажда приключений, своего рода нервный подъем. Это явление было характерным для тех дней. Многие люди, счастливо избежавшие гибели, впали в то время в странный экстаз, в непонятное воодушевление. Нередко ими овладевала почти истерическая веселость. Когда, например, грузовик спасательной команды из Сака, украшенный фирменным флажком, проезжал мимо какого-нибудь медленно тащившегося воинского подразделения и смертельно усталые солдаты испуганно отдавали честь, полагая, что они встретились с начальством, это недоразумение казалось молодым людям на грузовике невыразимо комичным, и они несколько минут хохотали до упаду.

Но потом их быстро отрезвляла «страшная вонь, от которой люди почти теряли сознание». Они видели трупы, «свернувшиеся клубком, как обезьяны и змеи в старых китайских аптеках», видели арестантов с синими повязками, которые специальными крючьями, похожими на гарпуны, вылавливали мертвецов из реки. Трупы нанизывали на эти крючья и бросали потом на что-то вроде железной решетки, как рыбу, приготовленную для жаренья.

Десятого августа, в день, повлиявший на всю дальнейшую судьбу Кавамото, спасательная команда из Сака возвращалась домой раньше, чем обычно. Рабочие, не говоря ни слова, опустив головы, закрыв платками носы, а некоторые и глаза, ехали домой в поселок, почти не пострадавший от бомбардировки.

Тут оно и произошло. Опасаясь прокола шин, шофер вел грузовик очень осторожно. Часто машина останавливалась, так как на дороге валялись осколки стекла, гвозди и прочий хлам. Грузовик шел так медленно, что Кавамото мог разглядеть неподвижные лица мертвецов, лежавших на обочинах дороги. Одно из них приковало его внимание. Одно-единственное. Глаза на нем вдруг раскрылись. Они смотрели на Кавамото. Тело «мертвеца» оставалось недвижимым, но белки его глаз медленно вращались слева направо, сверху вниз.

— Он жив. Там лежит живой человек! — крикнул Кавамото солдатам, которые своими длинными гарпунами очищали дорогу от трупов.

Несколько солдат подняли головы. По-видимому, они не расслышали слов Кавамото. Между тем водитель грузовика, обрадовавшись сравнительно чистому отрезку пути, дал газ и поехал быстрей.

— Не забирайте его, не сжигайте! Он жив! Там лежит живой человек! — снова крикнул Кавамото, но он был уже далеко, и люди с крючьями не могли его услышать. Они небрежно махнули рукой по направлению к удалявшемуся грузовику, думая, что их приветствуют, и снова принялись за свою печальную работу.

В ту ночь Кавамото не мог заснуть. Его непрестанно мучил вопрос: почему он не соскочил с грузовика? Может быть, ему удалось бы спасти человека! Ведь они, наверное, его живьем… — Он был не в силах додумать эту мысль до конца. Ночью он разбудил товарища, спавшего рядом с ним в общежитии электростанции, и начал шептать:

— Скажи, почему ты не остановил машину? Ты же слышал, как я кричал, все вы слышали. И ты тоже видел его, видел, что он лежал на обочине дороги.

— Оставь меня в покое, — ответил товарищ. — Можешь жаловаться «господину Б»[16], сбросившему атомную бомбу. Тот, кто лежал на дороге, все равно погиб бы. Сиката га-най — ничего не поделаешь. Спи, дружище.

3

«Сиката га-най…» Так говорили все в Сака. Но неужели и впрямь ничего нельзя было сделать, чтобы прекратить эти ужасы? Кто-то должен был начать. Но как? Воспоминания о Хиросиме и о временном госпитале в Сака неотвязно преследовали Итиро, словно демоны на картинках буддийских храмов, которые ему когда-то показывала мать.

Мать его была благочестивой буддисткой. Вероятно, поэтому после смерти своего мужа она с десятилетним Итиро вернулась на родину из Перу, куда семья в свое время эмигрировала.

— Тот, кто в своей прошлой жизни содеял зло, рождается вторично в образе лошади или быка, — наставляла мать сынишку. — Хозяева бьют их, а когда они старятся и не могут работать, отводят на живодерню. Иной злодей, правда, рождается вторично в обличье человека, но тогда его жизнь на этой земле складывается так, что с ним обращаются сурово и жестоко, как с рабочим скотом.

Переживания последних дней лишили Кавамото сна; ворочаясь на своем рваном «футоне» (матраце), он спрашивал себя:

— Чем же провинилось такое великое множество людей, перенесших неописуемые страдания в сожженной Хиросиме? Не может быть, чтобы все они были неисправимыми грешниками в прошлой жизни… Но почему тогда столько людей погибли ужаснейшей смертью от «пикадона»?

Много лет спустя, рассказывая о том, как он усомнился в религии матери, Кавамото говорил мне: