Лучи из пепла

В записях Кавамото за 1946 год бросается в глаза то обстоятельство, что его первоначальное преклонение перед американцами переросло мало-помалу в скептицизм. Он пишет о злоупотреблениях американских солдат, критически комментирует все возрастающее стремление оккупационных властей уничтожить свободу забастовок и сообщает об антиамериканских настроениях на электростанции. При этом сам Кавамото в основном все еще был настроен проамерикански. Он пытался даже заочно изучать английский язык. Однажды он обратился к некоему профессору Мацу-мото, явившемуся в Сака прочесть рабочим лекцию об «американском образе жизни», с просьбой помочь ему эмигрировать в США. Однако докладчик не слишком обнадежил Итиро: согласно американским иммиграционным законам, для въезда «азиатов» в страну была установлена ничтожно малая квота. В утешение профессор прислал Кавамото несколько номеров «Ридерс дайджест».

Когда вновь наступила зима, Кавамото попытался найти работу по обслуживанию оккупационных войск. Непосредственным толчком к такому решению послужила пропажа его монтерского инструмента — клещей, которые он днем и ночью носил у себя на поясе. Клещи Кавамото получил заимообразно. Они принадлежали не ему, а фирме, где он работал. И бедняга не осмеливался показаться на глаза мастеру до того, как разыщет клещи, ибо инструменты в то время почти невозможно было достать.

Сказавшись больным, Итиро приступил к лихорадочным поискам драгоценных клещей. Но, несмотря на то что он обошел все те места, где побывал накануне, в день пропажи, клещи так и не нашлись. Вероятно, их у него просто украли и уже давным-давно сбыли на «черном рынке».

— У меня остается только один выход, — сказал себе Итиро. — Я должен найти себе другую работу и заработать столько, чтобы можно было заплатить за утерянную вещь. А пока что я не могу показываться на глаза товарищам.

На другое утро он снова сказался больным и уехал по железной дороге в Курэ. Из газет он знал, что американцы все время набирают людей для обслуживания своих авиаэскадрилий в Хиро.

Едва войдя в ворота американского военного городка, молодой японец сразу почувствовал, что попал в иной, непривычный ему мир. Мимо него проезжали джипы и легковые машины с белыми звездочками, повсюду виднелась колючая проволока, плакаты, броские фотографии красоток, надписи на чужом языке. Хотя он проехал всего несколько километров по железной дороге, ему показалось, что он находится далеко, где-то очень далеко от родных мест.

Итиро послали в отдел по найму рабочей силы и дали анкету, которую нужно было аккуратно заполнить.

— Я спросил, будет ли мне предоставлено жилье, — рассказывает Кавамото. — Мне ответили, что меня могут устроить здесь же, в городке, но со своей постелью. Услышав это, я заколебался. Не мог же я явиться сюда с тем жидким, совершенно изодранным «футоном», который остался в Сака, а без постели в этих холодных бараках, где гулял ветер, нельзя было спать, даже если бы я не стал раздеваться…

— Ну что ж, с этой надеждой придется распроститься, — подумал я, глубоко разочарованный. — Тем не менее, не зная, как дальше поступить, я некоторое время потолкался в отделе найма, разглядывая людей, заполнявших анкеты, и человека в форме, который эти анкеты принимал… Прождав полчаса, а может быть, и целый час, я заметил, что пошел снег. Какой-то японский солдат средних лет, заявивший, что он служил в Маньчжурии, первым выдержал «экзамен». Потом американцы наняли рослого, здоровенного парня лет двадцати.

Недалеко от Кавамото стоял, переступая с ноги на ногу, незнакомый юноша. Он казался года на два старше Итиро. Незнакомец с первого взгляда вызвал у Кавамото симпатию. Шапки у него, видимо, не водилось, темные волосы были растрепаны, на локтях — заплаты. Молодой человек, как видно, также колебался, не зная, ждать ли ответа американцев. Но вдруг у него лопнуло терпение. Он резко повернулся и зашагал по направлению к вокзалу, не обращая внимания на хлопья снега, кружившиеся в воздухе. Сам не зная почему, Итиро последовал за молодым человеком, держась от него на расстоянии примерно тридцати метров.

Долгие зимние дожди и мокрый снег превратили дорогу, по которой они шли, в сплошное месиво. Только там, где проезжали джипы и армейские грузовики, шины немного утрамбовали землю. В этой узкой колее «Модзя-модзя сан» («господин Растрепа») — так Кава-мото мысленно окрестил его — балансировал с такой ловкостью, что не намочил и не запачкал ног, несмотря на ветхую обувь.

— Молодец! — сказал себе Итиро, стараясь ступать в следы, оставленные незнакомцем.

3