Лучик и звездолёт

— Одна кобылка у нас в заводе жерёбая была. Ожеребилась, сынка принесла, как ненаглядного твоего… — Он кивнул на денник, где стояли Лада с Лучиком. — Только мастью не белого, а вороного, чёрного, значит. И — сдохла. Ведь бывает? Ладно. Матка сдохла, а сынку сосать надо? Стали мы его к другой матке приваживать, у которой тоже жеребёночек плохонький родился, дня не прожил. Та — ни в какую. К себе не подпускает, сосать не даёт. Думал я, думал и придумал. Взял у зоотехника нашего Ильи Ильича, ты его знаешь, шкуру волчью. Он охотник ярый, волка где-то на охоте убил. Шкуру эту на себя шерстью вверх напялил и в денник к той матке полез. Подкидышек без молока вовсе ослабел, в углу на соломе лежит. Ползу я в денник, ровно волк, только что не вою. А кобылки, они знаешь сколь умны, какое в них понятие? Если на пастбище в табуне к ним не ровен час волк забежит, сейчас всех жеребяток в круг сгонят, к ним передом станут, а задом наружу. Волки и не подступись — насмерть копытами забьют!.. Так что же ты думаешь? Вполз это я в денник, матка моя дух волчий почуяла, сразу шасть к сосунку тому слабому, чужому! Мордой и грудью его прикрывает, а ко мне задом да копытами с угрозой лягает. Так и приняла после жеребёнка совсем. Значит, понятие имела, инстинкт: защитница она ему единственная, сиротинке!

Федотыч помолчал, спрятал в карман незажжённую цигарку и взялся за вилы.

— А того, плохонького, куда же девали? — грустно спросил Женя.

— Какого плохонького? А-а, что сдох-то? Известно, зарыли, куда же ещё. Матка его, пока приёмыша не взяла, горючими слезами по своему кровному обливалась.

— Разве лошади плачут? — недоверчиво и ещё грустнее сказал Женя.

— А то нет? Лошадь только по-человечьи говорить не умеет, — убеждённо ответил Федотыч. — Ты вот Илью Ильича расспроси, он в конных заводах с мальчишества работает, когда ещё папаши твоего, а может, и деда на свете не было.

Вот так так!

Значит, Илья Ильич очень старый? И в то же время охотник, волка убил, машину умеет водить…

Женя всё ждал, не расскажет ли Федотыч ещё. Но тот увлёкся работой — замахал метлой часто и старательно. Принёс шланг, прицепил к водопроводу, стал мыть пустой денник — кормушки, стены, крикнув Жене и Буянке:

— Поберегитесь, залью!..

Женя спросил:

— А Лучик, он со своей маткой, с Ладой, скоро в табун пойдёт? На пастбище?

— Сосунок твой ненаглядный (неспроста называл его так наблюдательный Федотыч!), сосунок твой тем и сплоховал, что в поле с табуном не сразу пойдёт. В леваде сперва гулять будет, к воле привыкать. Ему нынче который денёк? Четвёртый? Ну вот, завтра приходи, их первый раз гулять пущу…

Женя пришёл, конечно.

Федотыч в то утро повздорил со сменным конюхом, что тот плохо вычистил денники, и был молчалив, угрюм. Сказал Жене:

— Обождать придётся. Сейчас ненаглядного ветеринар обмерять будет.

— Зачем обмерять? — испугался Женя.

— Полагается. Нового жеребёнка вес, рост и прочее знать надо. До трёх лет каждые три месяца мерять будут.

Вскоре пришли Илья Ильич и ветеринар.

Старший зоотехник, показалось Жене, раздался в плечах, стал стройнее, помолодел — волка ведь убил живого!

Увидев в конюшне притаившегося Женю, Илья Ильич усмехнулся:

— Быть тебе у нас в заводе тренером и наездником! Сильно лошадьми интересуешься…

Женя покраснел и нахмурился от удовольствия.

Ладу вывели из денника. Лучик смело вышел за ней. Лада смотрела тревожно. Чуткие уши вздрагивали, глаза как будто спрашивали:

— Не обидите сынка моего?

Илья Ильич сказал спокойно, как человеку:

— Не бойся, Лада, ты же умница.

Обмеряли Лучика с ног до головы металлическим стержнем с делениями и обыкновенным сантиметром, каким дома Женина мама меряла свои выкройки. Списали в книгу всё: ширину груди, обхват пясти, то есть толщину ноги, высоту в холке…

Лучик точно понимал важность обмера — стоял смирно, поглядывал на людей большими тёмными глазами с длинными загнутыми ресницами серьёзно, с интересом. Ничуть не боялся, куда меньше Лады…

Взвесили его на весах специальных, вделанных в пол тут же, в конюшне. Взвешивания Лучик испугался, но не сильно, потому что и Ладу подвели к весам. Женя тихонько спросил:

— Как вес? Хороший?

— Средне, — поморщился Илья Ильич. — Авось на пастбище нагонит. Вообще в кости тонковат. Эх, подвела ты всё-таки нас! — укоризненно сказал он Ладе, которую отпущенный с весов Лучик сразу бросился сосать.

Лада повела умными глазами, вздохнула шумно: «Фррр!..» — ничего, разумеется, не ответила.

— Глюкозы ему выпишу, — сказал ветеринар.

Женя подумал: не ослышался ли? Как-то после ангины врач ему тоже прописал глюкозу. Белые лепёшечки были вкусные, кисло-сладкие. Но станет ли их есть Лучик? Он же только и умеет пока — сосать.

Илья Ильич с ветеринаром ушли. А Федотыч, отворив ворота конюшни, наконец повёл Ладу на прогулку. Повёл её одну, точно и не обращая внимания на стоявшего в проходе Лучика.

Женя не жался к стене, пока они проходили. Знал уже: умная лошадь никогда не лягнёт, не заденет человека из своей конюшни, пройдёт мимо ловко и осторожно, как по струнке. Но что же будет делать, оставшись один, Лучик?