Лучшая из лучших

Квадратура, конечно, маловата, но и коммунальные платежи не обременяют. Бочку-малосемейку на античный лад стали бы называть диогенкой по аналогии с хрущевкой. Ее можно прикатить к реке, чтобы сэкономить на водопроводе. А если со временем пристроить деревянные ящики из-под оливок, получится отличная трибуна, с которой в ясные дни можно толкать зевакам пламенные речи про личностную свободу. Но злую шутку с учением сыграла не эмблема собаки и ассоциированные с ней идеи, а семиотические изменения, которым подвержен любой живой язык. В какой-то момент из-за особенностей произношения латинских слов в период Средневековья в названии древнегреческой философской школы поменялась первая буква, с ног на голову перевернув первоначальное значение. Так появились циники — люди, которые походя назначают цену всему и вся.

По сути, быть циником — значит ни в чем по-настоящему не разбираться и считать всех вокруг идиотами. Неудивительно, что данное определение чаще всего применяется к политикам, чиновникам и преступникам. Далеко ли они ушли от древних греков? Какое там! Наплевав на обретение духовных ценностей, вовсю прибирают к рукам материальные, действуя все так же наивно и примитивно на виду у всех.

А вместо символа собаки у них упоротый лис, ставший не просто логотипом цинизма нового образца, а символом равнодушного пофигизма, отражением внутреннего состояния эффективных менеджеров, которые с удивлением взирают на любые проявления человеческих чувств и качеств, полагая их бесполезными и неуместными, как соратники Диогена некогда считали ненужными красивую одежду, вкусную еду и дорогие предметы обихода.

Циничность не заморачивается морально-нравственными идеалами, а потому всегда выигрывает у любых общепринятых понятий о добре и зле, но только на короткой дистанции. А потом неизбежно наступает разочарование, но не всегда — прозрение. Мир оказывается куда более сложным и многогранным, чтобы можно было объяснить его с точки зрения рядового покупателя айфона и бочки-малосемейки. Старые примитивные схемы больше ничего не объясняют и никак не помогают в познании окружающей действительности.

Но главная беда циничности в том, что она отказывает в доверии. Циник просто неспособен никому доверять, при этом прекрасно зная за собой, что и сам не заслуживает веры. Настоящее доверие стало сродни чуду рождения человека, а доверчивость из разряда добродетелей перешла в категорию глупости. Отношение к доверчивому гражданину донельзя подозрительное: дурак, предатель или блаженный — бритвой по глазам, может, и не полоснет, но близко лучше не подходить.

Но эта девочка… Фомин прожил немало лет, у него были женщины, он умел им нравиться. Ему казалось, он познал жизнь. Но такое с ним было впервые. Когда это случилось? Почему? Впрочем, какая разница… Ответы на эти вопросы с каждым днем становились все более неважны. Ничего не имело значения, кроме нее. Максиму хотелось смотреть в ее глаза, держать в своих руках тонкие ладони, слушать дыхание, целовать ее. И беречь. Заботливо хранить то волшебство, которым судьба невзначай решила наградить его, будто устав наблюдать за многолетними бесплодными попытками купить настоящие чувства. Настя пугала и вызывала восхищение, заставляла умиляться своей неожиданной доверчивости. Отдать немалую сумму человеку, с которым знакома всего несколько месяцев — опасная глупость, детская наивность, субъективная вера в человечество при наличии длинного списка объективных отрицательных аргументов. Или… любовь? Для Фомина с его цинизмом поступок был необъяснимым, хотя к школе древних греков он отношения не имел и даже симпатии к ней не испытывал. Так сложилось, что самыми человечными, отзывчивыми и порядочными в его жизни оказывались странные люди, которых общество считает фриками и осуждает. Девушка с десятком татуировок и пирсингом, женщина с восемью кошками и синим ежиком на голове, парень-садомазохист, старый байкер и дамочка, практикующая свингерство в супружеской жизни. Именно они помогали и поддерживали Максима, когда тому приходилось особо тяжко. Наибольшие же гадости и равнодушие приходилось терпеть как раз от тошнотворно приличных и приторно правильных моралистов. А худшая подлость, помноженная на обман, и вовсе прилетела со стороны родной тетки, истово верующей и к старости ушедшей в монастырь. Фомин привык ждать подвоха и с возрастом стал считать это навыком, полезным как умение плавать. Он даже расстраивался, когда дела шли как было задумано, памятуя старую присказку о том, что если все идет по плану, значит, где-то ты просчитался.