Лучшая зарубежная научная фантастика

— И в самом деле, Ханна, — сказала женщина, — на это уйдет лишь час твоего драгоценного времени, и ты не помрешь, если посидишь с бабушкой и для разнообразия переключишься на что-то другое, кроме себя. Если ты хотя бы…

Керри направилась в кабинет Дибеллы. Он был на месте, работал за столом. Своей картины, подушки и чашки она не увидела, и это ее невольно кольнуло. Они ему были не нужны. Или она. Еще одна неудача.

— Доктор Дибелла…

— Джейк. Не забыла? Керри, что случилось?

— Я только что из квартиры доктора Эрдмана. У него там было собрание, человек двадцать. У всех были те «приступы», и у всех в одно и то же время. Типа того, что вы увидели на сканах томографа у Эвелин.

Он уставился на нее:

— Что значит «в одно и то же время»?

— Именно то, что я сказала. — Собственный голос ее восхитил — ровный, никакой дрожи. — Они утверждают, что точно в то время, когда у Эвелин в томографе проявилась та странная активность, каждый из них испытал то же самое, только слабее. И точно в то же время было украдено ожерелье Анны Черновой. И все они мысленно увидели то ожерелье. — Только… разве Донован не сказал, что ожерелье выглядит иначе, чем его описывала Эвелин. Керри смутилась.

Джейк посмотрел на лежащие перед ним бумаги, потом на Керри, потом опять на свои заметки. Вышел из-за стола и закрыл дверь кабинета. Взяв Керри за руку, он аккуратно усадил ее в кресло для посетителей, так и не украшенное ее подушкой. Когда их руки соприкоснулись, Керри неожиданно ощутила легкий трепет.

— Доктор Эрдман к этому причастен? Расскажи все сначала. Только медленно, Керри. Ничего не пропускай.

* * *

Эвелин Кренчнотед шла к квартирке Джины Мартинелли на пятом этаже. В самом деле Генри был невыносимо груб — к той бедной девочке, ко всем на собрании и особенно к Эвелин. Он не утешил ее, когда этот грубиян Донован назвал ее вруньей, не положил снова руку на ее руку. Он лишь орал и орал — и это когда между ними все шло так хорошо!

Эвелин требовалось поговорить с Джиной. И не потому, что Джина чем-то ей помогла на собрании — со всеми ее молитвами. На самом деле Джина была намного умнее, чем казалась — она когда-то работала, готовя налоговую документацию, но об этом почти никто не знал, потому что Джина открывала рот лишь для молитвы. Конечно, она ничего не имела против молитв. Эвелин, разумеется, верила в бога. Но если действительно хочешь чего-то добиться, то богу надо чуточку помочь. Нельзя ожидать, что всевышний сам все сделает.

Ради Генри Эвелин даже сделала завивку.

— Джина? Дорогая, можно войти?

— Ты уже вошла, — заметила Джина. Ей пришлось говорить громко, потому что магнитофон проигрывал запись Фрэнка Синатры. Джине нравился Фрэнк Синатра. Хотя бы сейчас она не читала Библию, и Эвелин подумала, что это хороший знак. Она опустила свое полное тело на диван.

— Так что ты думаешь о собрании? — спросила Эвелин. Она уже предвкушала добрых два-три часа пересказов, симпатии и слухов. Ей станет намного лучше. И не так страшно.

Но Джина заговорила совсем о другом:

— Когда я вернулась, на автоответчике было сообщение. Рей приедет на следующей неделе.

Боже, сын Джины. Ему нужны только ее деньги. Он не навещал ее больше года, а теперь, когда Джина сказала ему, что все оставит дочери… а оставить она могла немало. Покойный муж Джины заработал большие деньги на строительных подрядах.

— О, милая, — чуть рассеянно пробормотала Эвелин. При обычных обстоятельствах она с наслаждением обсудила бы страдания Джины — хотя бы потому, что из-за них она радовалась, что у нее никогда не было детей. Но теперь, когда столько всего произошло — и Генри, и попытка кражи, и ее «приступ», и странные разговоры на собрании…

Фрэнк Синатра пел о муравьях и каучуковых деревьях. Джина разрыдалась.

— О, милая, — повторила Эвелин, встала, обняла Джину и приготовилась слушать об эгоизме Рея Мартинелли.

* * *

Боб Донован сидел у кровати Анны Черновой в лазарете. Намеков он просто не понимал. Чтобы он перестал к ней ходить, ей пришлось бы или его оскорбить, или приказать это открытым текстом. Один только вид Боба, приземистого, жаболицего и неуклюжего, приводил ее в содрогание. Несправедливо, но что есть, то есть.

А ведь со сколькими чудесными мужчинами ей довелось танцевать…

Кто из них был лучшим? Фредерико, ее партнер в «La Valse» — ее никогда еще не поднимали так легко. Жан в «Шотландской симфонии» был не менее потрясающим. Но она всегда возвращалась в Беннету. Когда она ушла из «Балета Нью-Йорк Сити» в труппу «Театра американского балета», и ее карьера реально пошла на взлет, они всегда танцевали вместе. Беннет, такой ослепительный в роли Альбрехта из «Жизели»… На гастрольном гала-представлении в Парижской опере их вызывали на бис семнадцать раз, и…

Донован что-то сказал, и это ее отвлекло.

— Повторите, пожалуйста, что вы сказали, Боб.

— Что? Идиотскую теорию старого Генри? Научная бредятина!

— Тем не менее повторите, пожалуйста.

Она выдавила улыбку, и он отреагировал на нее с трогательным рвением: