Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса

Дос-Орсос отозвалась не сразу. Вместо ответа она сама спросила:

– Доктор, а вам сказали почему? Почему им так нужно меня… вылечить?

– Мне сказали, у вас шизофрения, – ответила Накада.

Собственный голос, прозвучавший будто издалека, показался ей чужим – холодный, бесстрастный голос врача, голос из аудиоцилиндра.

– Возможно, в параноидальной форме.

Лицо Дос-Орсос оставалось в тени. Она закрыла глаза.

– Сказали, что события в Эспирито-Санто – ваших рук дело, – продолжала Накада. – Что взрывное устройство создали ваши люди.

– Бомбу, – сказала Дос-Орсос, по-прежнему не открывая глаз. – Вещи следует называть своими именами. – Глаза открылись. – И ответственность за создание бомбы на мне, так, доктор?

Накада обвела взглядом комнату, не предназначенную для жизни. Стены из голых досок, пол цементный. В углу, где прохудилась кровля, по стене текла вода и собралась лужа. Дос-Орсос сидела на кушетке из грубо скрепленных досок и двух бревен. Сняв полосатую шерстяную накидку, женщина осталась в платье, когда-то наверняка прекрасном, а теперь в грязных пятнах.

– Не знаю, на ком эта ответственность, но, судя по тому, что я вижу, ваши люди не способны даже починить крышу.

Охранницы перевели Накаду в другое здание, двадцатиэтажное, на удивление обычное, только наполовину недостроенное. Оно было бы вполне к месту где-нибудь в пригородах Нанины или Константинополя. Лишь пройдя через пустой вестибюль, мимо металлической двери пожарного выхода, Накада сообразила, что это гостиница.

Они поднялись на четвертый этаж. Большая часть номеров стояла без дверей и без мебели, но в одном дверной проем закрывала грубая металлическая решетка, принесенная сюда, по-видимому, с какого-нибудь завода или из мастерской. Охранница отодвинула ее, а вторая втолкнула внутрь Накаду. Посреди комнаты стояла лежанка, похожая на ту, на какой сидела Дос-Орсос. Вместо матраса на ней лежал кусок желтого вьетнамского латекса. По углам кушетки были прибиты сыромятные ремни.

Охранницы пихнули Накаду к лежанке. Накада попыталась сопротивляться, но министерские курсы самообороны она проходила давно, и женщины эти, в отличие от бестолкового аптекаря на вспомогательном судне, были к ее сопротивлению готовы. После недолгой борьбы, закончившейся резким ударом колена по почкам, Накаду надежно привязали ремнями, и она, задыхаясь от острой боли, лежала, стараясь восстановить дыхание.

Она ждала, что и дальше ее будут бить, или и того хуже, но только услышала, как заскрежетала решетка, и женщины ушли, оставив ее одну.

Вскоре Накада поняла, что им незачем ее пытать. Ее тело прекрасно справлялось с этой задачей. Голова раскалывалась. Мышцы ныли. Болела спина. Зудела кожа, зудело под кожей – будто муравьи, доедавшие останки распятого епископа, закончили свое дело и принялись грызть ее, Накады, живую плоть. Ее трясло, как в лихорадке, и вскоре у нее в самом деле поднялась температура. Когда она просыпалась, хотелось спать, а когда засыпала, ей снились кошмары, в которых по очереди являлись то Шираока с перебитым горлом, то распухшая Хаяши, то дети из рыбацкой деревни или обуглившиеся тела в Эспирито-Санто.

Однажды ей привиделся русский, Семенов, который сидел в изножье ее постели, закинув ногу на ногу, а руки лежали по бокам ладонями вверх.

– Когда я сюда приехал, я думал, что Новый Свет – это метафизика, битвы идей, – сказал поэт, и греческий у него был лучше, чем ей запомнилось. Впрочем, возможно, в галлюцинации он говорил не по-гречески, а по-русски, и Накада его отлично понимала, хотя никогда раньше не слышала. – Пришельцы из Старого Света, как мы с вами, ввязались в них на свой страх и риск. Но я ошибался.

У него появилась новая татуировка: стилизованная рыбка из двух пересекающихся волнистых линий. Кожа вокруг свежей татуировки припухла. Накада подумала, что ее нужно обработать.

– Мой народ, – продолжал русский, – ваш народ, народ калифа, даже епископы – все ошибались. Ужасно! Какая-то бессмыслица, это возмутительно.

– Ты думаешь, что все это, – сказал Шираока, который вдруг тоже оказался рядом; он стоял у штурвала на своем катере. Он сделал жест, охватывавший облезлый гостиничный номер, остров, весь континент, – все это – лишь подпорки для какой-то одной ничтожной японской идейки? Ты ошибаешься.

Приходили и другие посетители, более осязаемые.

Иногда у постели сидела Нода, которая молча прикладывала к ее лбу ладонь, проверяя температуру, считала пульс, обтирала зудевшую кожу, смазывала целебной мазью запястья и лодыжки под ремнями, вливала в рот чай и лекарства – без опиума.

Иногда приходила Дос-Орсос. Она либо сменяла Ноду, либо просто сидела рядом, слушая, как Накада кричит, рыдает, умоляет, чтобы ей дали опиум, или чтобы убили, или чтобы выпустили.