Я услышал звук, будто в грязи катается что-то тяжелое. Звук был густой, влажный, и он в конце концов сложился в слова.
– Ничего не понимаю.
Голос у него звучал глухо.
– Тебе и не положено. Сейчас я тебя зафиксирую, и вернешься в магазин.
Я посмотрел на него.
– А ты?
Он покачал головой. Ригатони на его физиономии задвигались.
– Я нужен здесь. Я восстановил свои рабочие параметры.
Я открыл рот, чтобы задать еще один вопрос, но тут вернулся свет, и я почувствовал, что падаю. Пинач падал рядом со мной и крепко держал меня за руку.
– Не отпускай, – сказал он, и мы приземлились.
На этот раз не было никакого кратера. Мы встали на ноги, и я отряхнулся.
– Понятия не имею, что все это значит.
– Неважно, – сказал Пинач. – Только попрощайся за меня с котами.
– Ладно, – сказал я.
– Мне ваша планета понравилась. Теперь, когда… – тут последовало то самое непонятное слово, – заработала, надеюсь, найду своих.
Он вздохнул.
– Хорошо бы еще разок выйти из строя.
Он протянул руку и зафиксировал меня в последний раз.
Я заморгал и так и остался стоять, моргая, посреди Валенсия-стрит.
В магазин я вошел, совершенно не понимая, каким образом я оказался на улице Сан-Франциско в оранжевой гавайской рубахе и шортах хаки, которые были мне велики на три размера.
Симпатичная продавщица за стойкой улыбнулась.
– Привет, Билл, – сказала она. – Где был?
Я пожал плечами.
Из-за полок выбежал голый, бесшерстный кот, стуча когтями по давно не натиравшемуся полу.
– Прощай, – сказал я ему, сам не зная зачем.
Аластер Рейнольдс
Спячка
Гонта вывели из анабиоза ранней весной, в холодный ветреный день. Он очнулся па кровати со стальной рамой, в помещении с серыми стенами. Комната выглядела как нечто дешевое и наскоро смонтированное из готовых блоков. В ногах кровати стояли двое. Похоже, их мало интересовало, насколько паршиво он себя чувствует. Мужчина прижимал к груди миску с какой-то едой и торопливо орудовал ложкой, словно завтракал на бегу. Его седые волосы были коротко подстрижены, и, судя по морщинистому лицу с задубевшей кожей, он много времени проводил вне помещений. Рядом стояла женщина с чуть более длинными волосами – скорее седеющими, чем седыми, – и намного более смуглой кожей. Подобно мужчине, она была жилистая и облачена в потертый серый комбинезон. Ее бедра охватывал тяжелый пояс с инструментами.
– Ты как, цел, Гонт? – спросила она, пока ее товарищ доедал завтрак. – Ты compos mentis?[110]
Гонт прищурился – свет в комнате был слишком яркий – и на мгновение запутался в воспоминаниях.
– Где я? – спросил он.
– В комнате. Тебя разбудили, – ответила женщина. – Ты ведь помнишь, как засыпал?
Он ухватился за воспоминания, отыскивая в них хоть что-нибудь конкретное. Врачи в зеленых халатах, стерильная операционная, рука подписывает последний документ перед тем, как его подключают к машинам. В вены медленно льются препараты, полное отсутствие печали или тоски, когда он прощался со старым миром, со всеми его разочарованиями.
– Кажется, помню.
– Как тебя зовут? – спросил мужчина.